ОГЭ
Толстой чем люди живы краткое содержание. Наши размышления о рассказе Л.Н.Толстого и фильме «Чем люди живы». Пожилая купчиха рассказывает о себе

Толстой чем люди живы краткое содержание. Наши размышления о рассказе Л.Н.Толстого и фильме «Чем люди живы». Пожилая купчиха рассказывает о себе

Мы знаем, что мы перешли из смерти и жизнь, потому что любим братьев: не любящий брата пребывает в смерти.

(I посл. Иоан. III, 14)

А кто имеет достаток в мире, но, видя брата своего в нужде, затворяет от него сердце свое: как пребывает в том любовь божия?

Дети мои! станем любить не словом или языком, но делом и истиной.

Любовь от бога, и всякий любящий рожден от бога и знает бога.

Кто не любит, тот не познал бога, потому что бог есть любовь.

Бога никто никогда не видел. Если мы любим друг друга, то бог в нас пребывает.

Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в боге, и бог в нем.

Кто говорит: я люблю бога, а брата своего ненавидит, тот лжец, ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить бога, которого не видит?

К осени собрались у сапожника деньжонки: три рубля бумажка лежала у бабы в сундуке, а еще пять рублей двадцать копеек было за мужиками в селе.

И собрался с утра сапожник в село за шубой. Надел нанковую бабью куртушку на вате на рубаху, сверху кафтан суконный, взял бумажку трехрублевую в карман, выломал палку и пошел после завтрака. Думал: «Получу пять рублей с мужиков, приложу своих три, – куплю овчин на шубу».

Пришел сапожник в село, зашел к одному мужику – дома нет, обещала баба на неделе прислать мужа с деньгами, а денег не дала; зашел к другому, – забожился мужик, что нет денег, только двадцать копеек отдал за починку сапог. Думал сапожник в долг взять овчины, – в долг не поверил овчинник.

– Денежки, – говорит, – принеси, тогда выбирай любые, а то знаем мы, как долги выбирать.

Так и не сделал сапожник никакого дела, только получил двадцать копеек за починку да взял у мужика старые валенки кожей обшить.

Потужил сапожник, выпил на все двадцать копеек водки и пошел домой без шубы. С утра сапожнику морозно показалось, а выпивши – тепло было и без шубы. Идет сапожник дорогой, одной рукой палочкой по мерзлым калмыжкам постукивает, а другой рукой сапогами валеными помахивает, сам с собой разговаривает.

– Я, – говорит, – и без шубы тёпел. Выпил шкалик; оно во всех жилках играет. И тулупа не надо. Иду, забывши горе. Вот какой я человек! Мне что? Я без шубы проживу. Мне ее век не надо. Одно – баба заскучает. Да и обидно – ты на него работай, а он тебя водит. Постой же ты теперь: не принесешь денежки, я с тебя шапку сниму, ей-богу, сниму. А то что же это? По двугривенному отдает! Ну что на двугривенный сделаешь? Выпить – одно. Говорит: нужда. Тебе нужда, а мне не нужда? У тебя и дом, и скотина, и все, а я весь тут; у тебя свой хлеб, а я на покупном, – откуда хочешь, а три рубля в неделю на один хлеб подай. Приду домой – а хлеб дошел; опять полтора рубля выложь. Так ты мне мое отдай.

Подходит так сапожник к часовне у повертка, глядит – за самой за часовней что-то белеется. Стало уж смеркаться. Приглядывается сапожник, а не может рассмотреть, что такое. «Камня, думает, здесь такого не было. Скотина? На скотину не похоже. С головы похоже на человека, да бело что-то. Да и человеку зачем тут быть?»

Подошел ближе – совсем видно стало. Что за чудо: точно, человек, живой ли, мертвый, голышом сидит, прислонен к часовне и не шевелится. Страшно стало сапожнику; думает себе: «Убили какие-нибудь человека, раздели, да и бросили тут. Подойди только, и не разделаешься потом».

И пошел сапожник мимо. Зашел за часовню – не видать стало человека. Прошел часовню, оглянулся, видит – человек отслонился от часовни, шевелится, как будто приглядывается. Еще больше заробел сапожник, думает себе: «Подойти или мимо пройти? Подойти – как бы худо не было: кто его знает, какой он? Не за добрые дела попал сюда. Подойдешь, а он вскочит да задушит, и не уйдешь от него. А не задушит, так поди вожжайся с ним. Что с ним, с голым, делать? Не с себя же снять, последнее отдать. Пронеси только бог!»

И прибавил сапожник шагу. Стал уж проходить часовню, да зазрила его совесть.

И остановился сапожник на дороге.

– Ты что же это, – говорит на себя, – Семен, делаешь? Человек в беде помирает, а ты заробел, мимо идешь. Али дюже разбогател? боишься, ограбят богатство твое? Ай, Сема, неладно!

Повернулся Семен и пошел к человеку.

– Будет, – говорит, – толковать-то! Одевай, что ли! Ну-ка!

Взял Семен человека под локоть, стал поднимать. Поднялся человек. И видит Семен – тело тонкое, чистое, руки, ноги не ломаные и лицо умильное. Накинул ему Семен кафтан на плечи, – не попадет в рукава. Заправил ему Семен руки, натянул, запахнул кафтан и подтянул подпояскою.

Снял было Семен картуз рваный, хотел на голого надеть, да холодно голове стало, думает: «У меня лысина во всю голову, а у него виски курчавые, длинные». Надел опять. «Лучше сапоги ему обую».

Посадил его и сапоги валеные обул ему.

Одел его сапожник и говорит:

– Так-то, брат. Ну-ка, разминайся да согревайся. А эти дела все без нас разберут. Идти можешь?

Стоит человек, умильно глядит на Семена, а выговорить ничего не может.

– Что же не говоришь? Не зимовать же тут. Надо к жилью. Ну-ка, на вот дубинку мою, обопрись, коли ослаб. Раскачивайся-ка!

И пошел человек. И пошел легко, не отстает.

Идут они дорогой, и говорит Семен:

– Чей, значит, будешь?

– Я не здешний.

– Здешних-то я знаю. Попал-то, значит, как сюда, под часовню?

– Нельзя мне сказать.

– Должно, люди обидели?

– Никто меня не обидел. Меня бог наказал.

– Известно, все бог, да все же куда-нибудь прибиваться надо. Куда надо-то тебе?

– Мне все одно.

Подивился Семен. Не похож на озорника и на речах мягок, а не сказывает про себя. И думает Семен: «Мало ли какие дела бывают», – и говорит человеку:

– Что ж, так пойдем ко мне в дом, хоть отойдешь мало-мальски.

Идет Семен, не отстает от него странник, рядом идет. Поднялся ветер, прохватывает Семена под рубаху, и стал с него сходить хмель, и прозябать стал. Идет он, носом посапывает, запахивает на себе куртушку бабью и думает: «Вот-те и шуба, пошел за шубой, а без кафтана приду да еще голого с собой приведу. Не похвалит Матрена!» И как подумает об Матрене, скучно станет Семену. А как поглядит на странника, вспомнит, как он взглянул на него за часовней, так взыграет в нем сердце.

Толстой Лев Николаевич

Чем люди живы

Л.Н.Толстой

ЧЕМ ЛЮДИ ЖИВЫ

Мы знаем, что мы перешли из смерти и жизнь, потому что любим братьев: не любящий брата пребывает в смерти. (I посл. Иоан. III, 14)

А кто имеет достаток в мире, но, видя брата своего в нужде, затворяет от него сердце свое: как пребывает в том любовь божия? (III, 17)

Дети мои! станем любить не словом или языком, но делом и истиной. (III, 18)

Любовь от бога, и всякий любящий рожден от бога и знает бога. (IV, 7)

Кто не любит, тот не познал бога, потому что бог есть любовь. (IV, 8)

Бога никто никогда не видел. Если мы любим друг друга, то бог в нас пребывает. (IV, 12)

Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в боге, и бог в нем. (IV, 16)

Кто говорит: я люблю бога, а брата своего ненавидит, тот лжец, ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить бога, которого не видит? (IV, 20).

И собрался с утра сапожник в село за шубой. Надел нанковую бабью куртушку на вате на рубаху, сверху кафтан суконный, взял бумажку трехрублевую в карман, выломал палку и пошел после завтрака. Думал: "Получу пять рублей с мужиков, приложу своих три, - куплю овчин на шубу".

Пришел сапожник в село, зашел к одному мужику - дома нет, обещала баба на неделе прислать мужа с деньгами, а денег не дала; зашел к другому, - забожился мужик, что нет денег, только двадцать копеек отдал за починку сапог. Думал сапожник в долг взять овчины, - в долг не поверил овчинник.

Денежки, - говорит, - принеси, тогда выбирай любые, а то знаем мы, как долги выбирать.

Потужил сапожник, выпил на все двадцать копеек водки и пошел домой без шубы. С утра сапожнику морозно показалось, а выпивши - тепло было и без шубы. Идет сапожник дорогой, одной рукой палочкой по мерзлым калмыжкам постукивает, а другой рукой сапогами валеными помахивает, сам с собой разговаривает.

Я, - говорит, - и без шубы тёпел. Выпил шкалик; оно во всех жилках играет. И тулупа не надо. Иду, забывши горе. Вот какой я человек! Мне что? Я без шубы проживу. Мне ее век не надо. Одно - баба заскучает. Да и обидно - ты на него работай, а он тебя водит. Постой же ты теперь: не принесешь денежки, я с тебя шапку сниму, ей-богу, сниму. А то что же это? По двугривенному отдает! Ну что на двугривенный сделаешь? Выпить - одно. Говорит: нужда. Тебе нужда, а мне не нужда? У тебя и дом, и скотина, и все, а я весь тут; у тебя свой хлеб, а я на покупном, - откуда хочешь, а три рубля в неделю на один хлеб подай. Приду домой - а хлеб дошел; опять полтора рубля выложь. Так ты мне мое отдай.

Подходит так сапожник к часовне у повертка, глядит - за самой за часовней что-то белеется. Стало уж смеркаться. Приглядывается сапожник, а не может рассмотреть, что такое. "Камня, думает, здесь такого не было. Скотина? На скотину не похоже. С головы похоже на человека, да бело что-то. Да и человеку зачем тут быть?"

Подошел ближе - совсем видно стало. Что за чудо: точно, человек, живой ли, мер 1000 твый, голышом сидит, прислонен к часовне и не шевелится. Страшно стало сапожнику; думает себе: "Убили какие-нибудь человека, раздели, да и бросили тут. Подойди только, и не разделаешься потом".

И пошел сапожник мимо. Зашел за часовню - не видать стало человека. Прошел часовню, оглянулся, видит - человек отслонился от часовни, шевелится, как будто приглядывается. Еще больше заробел сапожник, думает себе: "Подойти или мимо пройти? Подойти - как бы худо не было: кто его знает, какой он? Не за добрые дела попал сюда. Подойдешь, а он вскочит да задушит, и не уйдешь от него. А не задушит, так поди вожжайся с ним. Что с ним, с голым, делать? Не с себя же снять, последнее отдать. Пронеси только бог!"

И прибавил сапожник шагу. Стал уж проходить часовню, да зазрила его совесть.

И остановился сапожник на дороге.

Ты что же это, - говорит на себя, - Семен, делаешь? Человек в беде помирает, а ты заробел, мимо идешь. Али дюже разбогател? боишься, ограбят богатство твое? Ай, Сема, неладно!

Повернулся Семен и пошел к человеку.

Подходит Семен к человеку, разглядывает его и видит: человек молодой, в силе, не видать на теле побоев, только видно - измерз человек и напуган; сидит, прислонясь, и не глядит на Семена, будто ослаб, глаз поднять не может. Подошел Семен вплоть, и вдруг как будто очнулся человек, повернул голову, открыл глаза и взглянул на Семена. И с этого взгляда полюбился человек Семену. Бросил он наземь валенки, распоясался, положил подпояску на валенки, скинул кафтан.

Будет, - говорит, - толковать-то! Одевай, что ли! Ну-ка!

Взял Семен человека под локоть, стал поднимать. Поднялся человек. И видит Семен - тело тонкое, чистое, руки, ноги не ломаные и лицо умильное. Накинул ему Семен кафтан на плечи, - не попадет в рукава. Заправил ему Семен руки, натянул, запахнул кафтан и подтянул подпояскою.

Снял было Семен картуз рваный, хотел на голого надеть, да холодно голове стало, думает: "У меня лысина во всю голову, а у него виски курчавые, длинные". Надел опять. "Лучше сапоги ему обую".

Посадил его и сапоги валеные обул ему.

Одел его сапожник и говорит:

Так-то, брат. Ну-ка, разминайся да согревайся. А эти дела все без нас разберут. Идти можешь?

Повесть Льва Николаевича Толстого рассказывает нам о сошествии на Землю ангела божьего и о том, как искал тот ангел смысл жизни человеческой.

Какая история случилась с бедным сапожником

Начинается повесть рассказом о том, как один бедный сапожник, живший в наемном доме с женой, выручив деньги, отправился в село за овчиной на шубу. Шуба была ему очень нужна, потому как зима была суровой, а телогрейка у них с женой одна на двоих была. Однако, не получив в селе денег от своих должников, он никакой овчины не купил, а выпил на двадцать копеек водки и отправился домой восвояси. Шел он и рассуждал о том, что выпивка ему была крайне необходима для согрева, а жена, которая сейчас начнет его ругать за то, что пришел домой пьяный, без овчины и без денег, пусть сама попробует так, как он, потрудиться.

У церкви он увидел сидящего скрючившись, обнаженного человека, но прошел мимо, испугавшись, что тот мертвый.

Отошел мужик недалеко и совесть его замучила, что оставил несчастного на улице замерзать.

Вернулся он назад к церкви и видит, что человек жив, лицом приятен и умилен, без побоев и ссадин. Спросил Семен горемыку, откуда он и что тут делает, а тот ответил, что он нездешний и его бог наказал. Отдал тогда Семен несчастному свою телогрейку, валенки, что нес из села домой на починку, и забрал его к себе домой.

Матрена, жена сапожника, закончив работу по дому, размышляла, что не стоит последнюю краюху хлебы к столу подавать, лучше приберечь ее на попозже. А тем временем и путники наши вернулись. Увидала Матрена мужа выпивши и без овчины и начала ругать его за все, что смогла только припомнить, и за то, конечно, что, когда им самим есть нечего, он чужака в дом притащил.

Сорвала она с мужа телогрейку, и хотела было из дома уйти, как муж и говорит ей: «Матрена, али в тебе бога нет?!» Опомнилась женщина и на спутника мужниного посмотрела, а тот сидит на краю лавки, ни жив, ни мертв, как будто душит его что-то, и молчит.

Засовестилась баба, накрыла на стол и даже хлеба мужчинам подала. Накормила Матрена странника, а после дала ему и одежду и приютила на ночь. И так он на нее посмотрел и улыбнулся, что сердце ее взыграло. Жалела она потом и о хлебе последнем и об одежде отданной, но вспоминался ей взгляд этот светлый, и отпускала жадность ее.

Начал странник Михайла у мужика в доме жить, выучился работать и стал сапожнику подмастерьем. Тихим очень он был, бессловесным и безрадостным, все ввысь смотрел да работал. Только и улыбнулся раз, когда баба им впервые на стол собрала. Так ладно сработались мастера наши, что и достаток у них появился.

И вот однажды приехал к сапожнику богатый барин на тройке лошадей и привез очень дорогую кожу на сапоги, и все сказывал, что сшить так надобно, чтобы год им сносу не было и чтобы в срок готовы были. А Михаил смотрел за спину барина внимательно, будто вглядываясь во что-то, а потом вдруг просветлел лицом, улыбнулся и говорит: «Не волнуйся, барин, как раз к сроку поспеют». Уехал барин, а Михаил из его материала скроил и сшил не сапоги, а босовики. Как увидел это Семен, так от ужаса чуть чувств не лишился, собрался было выговаривать мастеру, как стук в дверь раздался. Это от барина слуги прибежали сообщить, что помер барин накануне, и нужны ему теперь не сапоги заказанные, а босовики новые. Как раз их-то и подал сразу слуге Михаил.

Так в труде да заботах прожил Михаил в семье сапожника шесть лет. И однажды пожаловала к ним купчиха с двумя дочерьми, одна из которых хромала. И рассказала женщина свою историю, что девочки эти не родные ей, а приемные. Лет шесть тому жили они с мужем в крестьянстве и родился у них сыночек маленький. В ту же пору у соседей их тоже две девочки родились, да только нелегкая им выпала доля, в пятницу отец их умер, а во вторник и мать схоронили.

Душа у женщины была добрая и щедрая, забрала она к себе сироток и стала вместе со своим сыночком выкармливать, да сложилось так, что сыночек ее на втором годочке приставился и остались у нее только две девочки приемные, а больше детей у нее не было.

Жить они с мужем стали в достатке, и теперь у них только и воску в свечке, что девочки эти приемные. Оставил Михаил работу свою, сложил руки на коленях и на женщину и девочек смотрит и улыбается.

Какую истину поведал ангел мужику

Снял он фартук рабочий и говорит сапожнику: «Простил меня бог, и ты прости». Согласился с ним Семен и попросил лишь объяснить ему, отчего за шесть лет Михаил лишь трижды улыбался: когда ему баба есть подала, когда барин преставился и когда женщина девочек привела, и каждый раз после улыбок этих он все светлее ликом становился.

И рассказал ему его подмастерье, что был он ангелом на небе и послал его однажды бог забрать душу у молодой женщины. Михаил прилетел к ней и видит, что у нее две девочки новорожденные. И стала просить его женщина оставить ее в живых, чтобы могла она о детях своих позаботиться. Сжалился ангел и вернулся на небо без души этой женщины. А Господь осерчал на него, велел все же отнять у женщины ее душу, а самому отправляться на землю и понять, что есть в людях, что не дано людям и чем же люди живы.

Так попал ангел к церкви, где и нашел его сапожник. Там он сидел и видел, как идет по дороге черный человек, такой недобрый, что и не поймешь, живой ли. Но затем вернулся путник и подобрал ангела и рассмотрел Михаил, что не такой уже этот человек страшный.

Затем, когда пришли они к сапожнику домой и начала баба ругаться, Михаила чернота ее душить начала, и почувствовал он, что сейчас и умрет такая злая женщина.

Однако, она опомнилась и накормила путника, тогда и улыбнулся ангел, потому что увидел в женщине бога и понял, что есть в людях любовь.

Когда же смотрел Михаил на богатого барина, то узрел он за спиной его смертного ангела и понял, что не дано людям знать, что им для своего тела нужно, и улыбнулся во второй раз. А когда увидел ангел женщину, сирот вырастившую, и ясен стал ему божий промысел, понял он третью истину, что живы люди не заботой о себе, а любовью. Это и вызвало у него третью улыбку, ибо простил его Господь.

И сказал ангел Семену: «Кто в любви, тот в боге и бог в нем, потому что бог есть любовь», – выросли за его спиной крылья и вознесся он на небо.

История произведения рассказывает об одном интересном случае, когда ангел снизошел с небес дабы помочь обычному человеку.

Главный герой по имени Семен - бедный старик работающий сапожником. Весь его достаток уходит на оплату нужд. Из-за нищеты он не в состояние купить ему с женой одну шубу на двоих.

Возвращаясь домой с работы Семен заметил голого человека, который даже не знает, как он очутился около часовни. Сапожник не проходит мимо, а отдает странному путнику последнюю одежду, чтобы тот не замерз. После чего он отвел его домой. Дома жена Семена приготовила еды для мужа и гостя. Сначала Матрене было жалко отдавать гостю последнюю еду, но доброе сердце хозяйки сжалилось на необычном и странным путником.

Звать путника того Михаил. Стал он помогать Семену в работе. Со своими обязанностями справлялся он очень хорошо, и пошли уже слухи по всего городу о двух умельцах. Однажды к ним богатый купец, сделать заказ на очень хорошие сапоги преждевременно принеся отличную кожу. Михаил же изготовил обычные шаркуны, вскоре Семен заметил это и сильно расстроился. Следующим днем барин умирает и приходит его слуга и говорит, что сапоги уже не нужны так как барин его скончался. Михаил оказался прав, что сделал шаркуны.

На следующий раз пришла одинокая мать воспитывающая двух приемных девочек, у нее умер собственный сын. После разговора с ней, Михаил открыл истину про себя, оказывается, что он ангел разозливший Бога и тот поручил ему узнать как же живут обычные смертные. Михаил прожил на земле целых шесть лет на земле в человеческом обличье, ангел понял одну очень важную вещь. Самое основное для людей - любовь. При этом не зная как судьба с ними распорядится они заботятся и любят ближних своих. Только из-за этого и продолжает жить человеческий род.

Выполнив свою важную миссию он может наконец таки вернуться на небо.

Картинка или рисунок Чем люди живы

Другие пересказы для читательского дневника

Краткое содержание Ножичек с костяной ручкой Солоухин
Ученику второго класса подарили перочинный нож. Он был очень красивый. У ножа было два зеркальных лезвия и костяная ручка. Подарок мальчику привезли из самой столицы.
Краткое содержание Короленко Чудная
Была сильная вьюга. В небольшом селе, застигнутая непогодой кибитка решила заночевать. Конвоир по имени Степан Гаврилов, ехавший на этом экипаже, описывает свою первую рабочую поездку.
Краткое содержание Бианки Оранжевое горлышко
Начинается сказка с пробуждения жаворонка. Проснулся. Отряхнулся, взмыл в небо, и запел, приветствуя весну, пробуждая всех. Жаворонка ещё предупреждает лесных обитателей об опасности. Герой соседствует с куропатками
Краткое содержание Твардовский По праву памяти
Произведение А.Т. Твардовского «По праву памяти» является автобиографией, в которой поэт описывает не только свою трагичную жизнь, но и жизнь всех людей, пострадавших от репрессий жестокого тирана.
Краткое содержание Золотой гусь Гримм
У одного человека было три сына, сказка о третьем, которого зовут Дурнем, его постоянно обижали и делали пакости. Пришло время отправиться рубить дрова, пошел на это дело первый сын, по пути он встречает старика

-------
| сайт collection
|-------
| Лев Николаевич Толстой
| Чем люди живы
-------

Дети мои! станем любить не словом или языком, но делом и истиной.
(III, 18)

Любовь от бога, и всякий любящий рожден от бога и знает бога.
(IV, 7)

Кто не любит, тот не познал бога, потому что бог есть любовь.
(IV, 8)

Бога никто никогда не видел. Если мы любим друг друга, то бог в нас пребывает.
(IV, 12)

Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в боге, и бог в нем.
(IV, 16)

Жил сапожник с женой и детьми у мужика на квартире. Ни дома своего, ни земли у него не было, и кормился он с семьею сапожной работой. Хлеб был дорогой, а работа дешевая, и что заработает, то и проест. Была у сапожника одна шуба с женой, да и та износилась в лохмотья; и второй год собирался сапожник купить овчин на новую шубу.
К осени собрались у сапожника деньжонки: три рубля бумажка лежала у бабы в сундуке, а еще пять рублей двадцать копеек было за мужиками в селе.
И собрался с утра сапожник в село за шубой. Надел нанковую бабью куртушку на вате на рубаху, сверху кафтан суконный, взял бумажку трехрублевую в карман, выломал палку и пошел после завтрака. Думал: «Получу пять рублей с мужиков, приложу своих три, – куплю овчин на шубу».
Пришел сапожник в село, зашел к одному мужику – дома нет, обещала баба на неделе прислать мужа с деньгами, а денег не дала; зашел к другому, – забожился мужик, что нет денег, только двадцать копеек отдал за починку сапог. Думал сапожник в долг взять овчины, – в долг не поверил овчинник.
– Денежки, – говорит, – принеси, тогда выбирай любые, а то знаем мы, как долги выбирать.
Так и не сделал сапожник никакого дела, только получил двадцать копеек за починку да взял у мужика старые валенки кожей обшить.
Потужил сапожник, выпил на все двадцать копеек водки и пошел домой без шубы. С утра сапожнику морозно показалось, а выпивши – тепло было и без шубы. Идет сапожник дорогой, одной рукой палочкой по мерзлым калмыжкам постукивает, а другой рукой сапогами валеными помахивает, сам с собой разговаривает.
– Я, – говорит, – и без шубы тёпел.

Выпил шкалик; оно во всех жилках играет. И тулупа не надо. Иду, забывши горе. Вот какой я человек! Мне что? Я без шубы проживу. Мне ее век не надо. Одно – баба заскучает. Да и обидно – ты на него работай, а он тебя водит. Постой же ты теперь: не принесешь денежки, я с тебя шапку сниму, ей-богу, сниму. А то что же это? По двугривенному отдает! Ну что на двугривенный сделаешь? Выпить – одно. Говорит: нужда. Тебе нужда, а мне не нужда? У тебя и дом, и скотина, и все, а я весь тут; у тебя свой хлеб, а я на покупном, – откуда хочешь, а три рубля в неделю на один хлеб подай. Приду домой – а хлеб дошел; опять полтора рубля выложь. Так ты мне мое отдай.
Подходит так сапожник к часовне у повертка, глядит – за самой за часовней что-то белеется. Стало уж смеркаться. Приглядывается сапожник, а не может рассмотреть, что такое. «Камня, думает, здесь такого не было. Скотина? На скотину не похоже. С головы похоже на человека, да бело что-то. Да и человеку зачем тут быть?»
Подошел ближе – совсем видно стало. Что за чудо: точно, человек, живой ли, мертвый, голышом сидит, прислонен к часовне и не шевелится. Страшно стало сапожнику; думает себе: «Убили какие-нибудь человека, раздели, да и бросили тут. Подойди только, и не разделаешься потом».
И пошел сапожник мимо. Зашел за часовню – не видать стало человека. Прошел часовню, оглянулся, видит – человек отслонился от часовни, шевелится, как будто приглядывается. Еще больше заробел сапожник, думает себе: «Подойти или мимо пройти? Подойти – как бы худо не было: кто его знает, какой он? Не за добрые дела попал сюда. Подойдешь, а он вскочит да задушит, и не уйдешь от него. А не задушит, так поди вожжайся с ним. Что с ним, с голым, делать? Не с себя же снять, последнее отдать. Пронеси только бог!»
И прибавил сапожник шагу. Стал уж проходить часовню, да зазрила его совесть.
И остановился сапожник на дороге.
– Ты что же это, – говорит на себя, – Семен, делаешь? Человек в беде помирает, а ты заробел, мимо идешь. Али дюже разбогател? боишься, ограбят богатство твое? Ай, Сема, неладно!
Повернулся Семен и пошел к человеку.

Подходит Семен к человеку, разглядывает его и видит: человек молодой, в силе, не видать на теле побоев, только видно – измерз человек и напуган; сидит, прислонясь, и не глядит на Семена, будто ослаб, глаз поднять не может. Подошел Семен вплоть, и вдруг как будто очнулся человек, повернул голову, открыл глаза и взглянул на Семена. И с этого взгляда полюбился человек Семену. Бросил он наземь валенки, распоясался, положил подпояску на валенки, скинул кафтан.
– Будет, – говорит, – толковать-то! Одевай, что ли! Ну-ка!
Взял Семен человека под локоть, стал поднимать. Поднялся человек. И видит Семен – тело тонкое, чистое, руки, ноги не ломаные и лицо умильное. Накинул ему Семен кафтан на плечи, – не попадет в рукава. Заправил ему Семен руки, натянул, запахнул кафтан и подтянул подпояскою.
Снял было Семен картуз рваный, хотел на голого надеть, да холодно голове стало, думает: «У меня лысина во всю голову, а у него виски курчавые, длинные». Надел опять. «Лучше сапоги ему обую».
Посадил его и сапоги валеные обул ему.
Одел его сапожник и говорит:
– Так-то, брат. Ну-ка, разминайся да согревайся. А эти дела все без нас разберут. Идти можешь?
Стоит человек, умильно глядит на Семена, а выговорить ничего не может.
– Что же не говоришь? Не зимовать же тут. Надо к жилью. Ну-ка, на вот дубинку мою, обопрись, коли ослаб. Раскачивайся-ка!
И пошел человек. И пошел легко, не отстает.
Идут они дорогой, и говорит Семен:
– Чей, значит, будешь?
– Я не здешний.
– Здешних-то я знаю. Попал-то, значит, как сюда, под часовню?
– Нельзя мне сказать.
– Должно, люди обидели?
– Никто меня не обидел. Меня бог наказал.
– Известно, все бог, да все же куда-нибудь прибиваться надо. Куда надо-то тебе?
– Мне все одно.
Подивился Семен. Не похож на озорника и на речах мягок, а не сказывает про себя. И думает Семен: «Мало ли какие дела бывают», – и говорит человеку:
– Что ж, так пойдем ко мне в дом, хоть отойдешь мало-мальски.
Идет Семен, не отстает от него странник, рядом идет. Поднялся ветер, прохватывает Семена под рубаху, и стал с него сходить хмель, и прозябать стал. Идет он, носом посапывает, запахивает на себе куртушку бабью и думает: «Вот-те и шуба, пошел за шубой, а без кафтана приду да еще голого с собой приведу. Не похвалит Матрена!» И как подумает об Матрене, скучно станет Семену. А как поглядит на странника, вспомнит, как он взглянул на него за часовней, так взыграет в нем сердце.

Убралась Семена жена рано. Дров нарубила, воды принесла, ребят накормила, сама закусила и задумалась; задумалась, когда хлебы ставить: нынче или завтра? Краюшка большая осталась.
«Если, думает, Семен там пообедает да много за ужином не съест, на завтра хватит хлеба».
Повертела, повертела Матрена краюху, думает: «Не стану нынче хлебов ставить. Муки и то всего на одни хлебы осталось. Еще до пятницы протянем».
Убрала Матрена хлеб и села у стола заплату на мужнину рубаху нашить. Шьет и думает Матрена про мужа, как он будет овчины на шубу покупать.
«Не обманул бы его овчинник. А то прост уж очень мой-то. Сам никого не обманет, а его малое дитя проведет. Восемь рублей деньги не малые. Можно хорошую шубу собрать. Хоть не дубленая, а все шуба. Прошлую зиму как бились без шубы! Ни на речку выйти, ни куда. А то вот пошел со двора, все на себя падел, мне и одеть нечего. Не рано пошел. Пора бы ему. Уж не загулял ли соколик-то мой?»
Только подумала Матрена, заскрипели ступеньки на крыльце, кто-то вошел. Воткнула Матрена иголку, вышла в сени. Видит – вошли двое: Семен и с ним мужик какой-то без шапки и в валенках.
Сразу почуяла Матрена дух винный от мужа. «Ну, думает, так и есть загулял». Да как увидела, что он без кафтана, в куртушке в одной и не несет ничего, а молчит, ужимается, оборвалось у Матрены сердце. «Пропил, думает, деньги, загулял с каким-нибудь непутевым, да и его еще с собой привел».
Пропустила их Матрена в избу, сама вошла, видит – человек чужой, молодой, худощавый, кафтан на нем ихний. Рубахи не видать под кафтаном, шапки нет. Как вошел, так стал, не шевелится и глаз не поднимает. И думает Матрена: недобрый человек – боится.
Насупилась Матрена, отошла к печи, глядит, что от них будет.
Снял Семен шапку, сел на лавку, как добрый.
– Что ж, – говорит, – Матрена, собери ужинать, что ли!
Пробурчала что-то себе под нос Матрена. Как стала у печи, не шевельнется: то на одного, то на другого посмотрит и только головой покачивает. Видит Семен, что баба не в себе, да делать нечего: как будто не примечает, берет за руку странника.
– Садись, – говорит, – брат, ужинать станем.
Сел странник на лавку.
– Что же, али не варила?
Взяло зло Матрену.
– Варила, да не про тебя. Ты и ум, я вижу, пропил. Пошел за шубой, а без кафтана пришел, да еще какого-то бродягу голого с собой привел. Нет у меня про вас, пьяниц, ужина.
– Будет, Матрена, что без толку-то языком стрекотать! Ты спроси прежде, какой человек…
– Ты сказывай, куда деньги девал?
Полез Семен в кафтан, вынул бумажку, развернул.
– Деньги – вот они, а Трифонов не отдал, завтра посудился.
Еще пуще взяло зло Матрену: шубы не купил, а последний кафтан на какого-то голого надел да к себе привел.
Схватила со стола бумажку, понесла прятать, сама говорит:
– Нет у меня ужина. Всех пьяниц голых не накормишь.
– Эх, Матрена, подержи язык-то. Прежде послушай, что говорят…
– Наслушаешься ума от пьяного дурака. Недаром не хотела за тебя, пьяницу, замуж идти. Матушка мне холсты отдала – ты пропил; пошел шубу купить – пропил.
Хочет Семен растолковать жене, что пропил он только двадцать копеек, хочет сказать, где он человека нашел, – не дает ему Матрена слова вставить: откуда что берется, по два слова вдруг говорит. Что десять лет тому назад было, и то все помянула.
Говорила, говорила Матрена, подскочила к Семену, схватила его за рукав.
– Давай поддевку-то мою. А то одна осталась, и ту с меня снял да на себя напер. Давай сюда, конопатый пес, пострел тебя расшиби!
Стал снимать с себя Семен куцавейку, рукав вывернул, дернула баба – затрещала в швах куцавейка. Схватила Матрена поддевку, на голову накинула и взялась за дверь. Хотела уйти, да остановилась: и сердце в ней расходилось – хочется ей зло сорвать и узнать хочется, какой-такой человек.

Остановилась Матрена и говорит:
– Кабы добрый человек, так голый бы не был, а то на нем и рубахи-то нет. Кабы за добрыми делами пошел, ты бы сказал, откуда привел щеголя такого.
– Да я сказываю тебе: иду, у часовни сидит этот раздемши, застыл совсем. Не лето ведь, нагишом-то. Нанес меня на него бог, а то бы пропасть. Ну, как быть? Мало ли какие дела бывают! Взял, одел и привел сюда. Утиши ты свое сердце. Грех, Матрена. Помирать будем.
Хотела Матрена изругаться, да поглядела на странника и замолчала. Сидит странник – не шевельнется, как сел на краю лавки. Руки сложены на коленях, голова на грудь опущена, глаз не раскрывает и все морщится, как будто душит его что. Замолчала Матрена. Семен и говорит:
– Матрена, али в тебе бога нет?!
Услыхала это слово Матрена, взглянула еще на странника, и вдруг сошло в ней сердце. Отошла она от двери, подошла к печному углу, достала ужинать. Поставила чашку на стол, налила квасу, выложила краюшку последнюю. Подала нож и ложки.
– Хлебайте, что ль, – говорит.
Подвинул Семен странника.
– Пролезай, – говорит, – молодец.
Нарезал Семен хлеба, накрошил, и стали ужинать. А Матрена села об угол стола, подперлась рукой и глядит на странника.
И жалко стало Матрене странника, и полюбила она его. И вдруг повеселел странник, перестал морщиться, поднял глаза на Матрену и улыбнулся.
Поужинали; убрала баба и стала спрашивать странника:
– Да ты чей будешь?
– Не здешний я.
– Да как же ты на дорогу-то попал?
– Нельзя мне сказать.
– Кто ж тебя обобрал?
– Меня бог наказал.
– Так голый и лежал?
– Так и лежал нагой, замерзал. Увидал меня Семен, пожалел, снял с себя кафтан, на меня надел и велел сюда прийти. А здесь ты меня накормила, напоила, пожалела. Спасет вас господь!
Встала Матрена, взяла с окна рубаху старую Семенову, ту самую, что платила, подала страннику; нашла еще портки, подала.
– На вот, я вижу, у тебя и рубахи-то нет. Оденься да ложись где полюбится – на хоры али на печь.
Снял странник кафтан, одел рубаху и портки и лег на хоры. Потушила Матрена свет, взяла кафтан и полезла к мужу.
Прикрылась Матрена концом кафтана, лежит и не спит, все странник ей с мыслей не идет.
Как вспомнит, что он последнюю краюшку доел и на завтра нет хлеба, как вспомнит, что рубаху и портки отдала, так скучно ей станет; а вспомнит, как он улыбнулся, и взыграет в ней сердце.
Долго не спала Матрена и слышит – Семен тоже не спит, кафтан на себя тащит.
– Семен!
– А!
– Хлеб-то последний поели, а я не ставила. На завтра, не знаю, как быть. Нечто у кумы Маланьи попрошу.
– Живы будем, сыты будем.
Полежала баба, помолчала.
– А человек, видно, хороший, только что ж он не сказывает про себя.
– Должно, нельзя.
– Сём!
– А!
– Мы-то даем, да что ж нам никто не дает?
Не знал Семен, что сказать. Говорит: «Будет толковать-то». Повернулся и заснул.

Наутро проснулся Семен. Дети спят, жена пошла к соседям хлеба занимать. Один вчерашний странник в старых портках и рубахе на лавке сидит, вверх смотрит. И лицо у него против вчерашнего светлее.
И говорит Семен:
– Чего ж, милая голова: брюхо хлеба просит, а голое тело одежи. Кормиться надо. Что работать умеешь?
– Я ничего не умею.
Подивился Семен и говорит:
– Была бы охота. Всему люди учатся.
– Люди работают, и я работать буду.
– Тебя как звать?
– Михаил.
– Ну, Михайла, сказывать про себя не хочешь – твое дело, а кормиться надо. Работать будешь, что прикажу, – кормить буду.
– Спаси тебя господь, а я учиться буду. Покажи, что делать.
Взял Семен пряжу, надел на пальцы и стал делать конец.
– Дело не хитрое, гляди…
Посмотрел Михаила, надел также на пальцы, тотчас перенял, сделал конец.
Показал ему Семен, как наваривать. Также сразу понял Михайла. Показал хозяин и как всучить щетинку и как тачать, и тоже сразу понял Михайла.
Какую ни покажет ему работу Семен, все сразу поймет, и с третьего дня стал работать, как будто век шил. Работает без разгиба, ест мало; перемежится работа – молчит и все вверх глядит. На улицу не ходит, не говорит лишнего, не шутит, не смеется.
Только и видели раз, как он улыбнулся в первый вечер, когда ему баба ужинать собрала.

День ко дню, неделя к неделе, вскружился и год. Живет Михайла по-прежнему у Семена, работает. И прошла про Семенова работника слава, что никто так чисто и крепко сапог не сошьет, как Семенов работник Михайла, и стали из округи к Семену за сапогами ездить, и стал у Семена достаток прибавляться.
Сидят раз по зиме Семен с Михайлой, работают, подъезжает к избе тройкой с колокольцами возок. Поглядели в окно: остановился возок против избы, соскочил молодец с облучка, отворил дверцу. Вылезает из возка в шубе барин. Вышел из возка, пошел к Семенову дому, вошел на крыльцо. Выскочила Матрена, распахнула дверь настежь. Нагнулся барин, вошел в избу, выпрямился, чуть головой до потолка не достал, весь угол захватил.
Встал Семен, поклонился и дивуется на барина. И не видывал он людей таких. Сам Семен поджарый и Михайла худощавый, а Матрена и вовсе как щепка сухая, а этот – как с другого света человек: морда красная, налитая, шея как у быка, весь как из чугуна вылит.
Отдулся барин, снял шубу, сел на лавку и говорит:
– Кто хозяин сапожник?
Вышел Семен, говорит:
– Я, ваше степенство.
Крикнул барин на своего малого:
– Эй, Федька, подай сюда товар.
Вбежал малый, внес узелок. Взял барин узел, положил на стол.
– Развяжи, – говорит.
Развязал малый. Ткнул барин пальцем товар сапожный и говорит Семену:
– Ну, слушай же ты, сапожник. Видишь товар?
– Вижу, – говорит, – ваше благородие.
– Да ты понимаешь ли, какой это товар?.
Пощупал Семен товар, говорит:
– Товар хороший.
– То-то хороший! Ты, дурак, еще не видал товару такого. Товар немецкий, двадцать рублей плачен.
Заробел Семен, говорит:
– Где же нам видать.
– Ну, то-то. Можешь ты из этого товара на мою ногу сапоги сшить?
– Можно, ваше степенство.
Закричал на него барин:
– То-то «можно». Ты понимай, ты на кого шьешь, из какого товару. Такие сапоги мне сшей, чтобы год носились, не кривились, не поролись. Можешь – берись, режь товар, а не можешь – и не берись и не режь товару. Я тебе наперед говорю: распорются, скривятся сапоги раньше году, я тебя в острог засажу; не скривятся, не распорются до году, я за работу десять рублей отдам.
Заробел Семен и не знает, что сказать. Оглянулся на Михайлу. Толканул его локтем и шепчет:
– Брать, что ли?
Кивнул головой Михаила: «Бери, мол, работу».
Послушался Семен Михаилу, взялся такие сапоги сшить, чтобы год не кривились, не поролись.
Крикнул барин малого, велел снять сапог с левой ноги, вытянул ногу.
– Снимай мерку!
Сшил Семен бумажку в десять вершков, загладил, стал на коленки, руку об фартук обтер хорошенько, чтобы барский чулок не попачкать, и стал мерить. Обмерил Семен подошву, обмерил в подъеме; стал икру мерить, не сошлась бумажка. Ножища в икре как бревно толстая.
– Смотри, в голенище не обузь.
Стал Семен еще бумажку нашивать. Сидит барин, пошевеливает перстами в чулке, народ в избе оглядывает. Увидал Михайлу.
– Это кто ж, – говорит, – у тебя?
– А это самый мой мастер, он и шить будет.
– Смотри же, – говорит барин на Михайлу, – помни, так сшей, чтобы год проносились.
Оглянулся и Семен на Михайлу; видит – Михайла на барина и не глядит, а уставился в угол за барином, точно вглядывается в кого. Глядел, глядел Михаила и вдруг улыбнулся и просветлел весь.
– Ты что, дурак, зубы скалишь? Ты лучше смотри, чтобы к сроку готовы были.
И говорит Михайла:
– Как раз поспеют, когда надо.
– То-то.
Надел барин сапог, шубу, запахнулся и пошел к двери. Да забыл нагнуться, стукнулся в притолоку головой. Разругался барин, потер себе голову, сел в возок и уехал.
Отъехал барин, Семен и говорит:
– Ну уж кремняст. Этого долбней не убьешь. Косяк головой высадил, а ему горя мало.
А Матрена говорит:
– С житья такого как им гладким не быть. Этакого заклепа и смерть не возьмет.

И говорит Семен Михайле:
– Взять-то взяли работу, да как бы нам беды не нажить. Товар дорогой, а барин сердитый. Как бы не ошибиться. Ну-ка ты, у тебя и глаза повострее, да и в руках-то больше моего сноровки стало, на-ка мерку. Крои товар, а я головки дошивать буду.
Не ослушался Михайла, вяял товар барский, разостлал на столе, сложил вдвое, взял нож и начал кроить.
Подошла Матрена, глядит, как Михайла кроит, и дивится, что такое Михайла делает. Привыкла уж и Матрена к сапожному делу, глядит и видит, что Михайла не по-сапожному товар кроит, а на круглые вырезает.
Хотела сказать Матрена, да думает себе: «Должно, не поняла я, как сапоги барину шить; должно, Михайла лучше знает, не стану мешаться».
Скроил Михаила пару, взял конец и стал сшивать не по-сапожному, в два конца, а одним концом, как босовики шьют.
Подивилась и на это Матрена, да тоже мешаться не стала. А Михайла все шьет. Стали полудновать, поднялся Семен, смотрит – у Михайлы из барского товару босовики сшиты.
Ахнул Семен. «Как это, думает, Михайла год целый жил, не ошибался ни в чем, а теперь беду такую наделал? Барин сапоги вытяжные на ранту заказывал, а он босовики сшил без подошвы, товар испортил. Как я теперь разделаюсь с барином? Товару такого не найдешь».
И говорит он Михайле:
– Ты что же это, – говорит, – милая голова, наделал? Зарезал ты меня! Ведь барин сапоги заказывал, а ты что сшил?
Только начал он выговаривать Михайле – грох в кольцо у двери, стучится кто-то. Глянули в окно: верхом кто-то приехал, лошадь привязывает. Отперли: входит тот самый малый от барина.
– Здорово!
– Здорово. Чего надо?
– Да вот барыня прислала об сапогах.
– Что об сапогах?
– Да что об сапогах! сапог не нужно барину. Приказал долго жить барин,
– Что ты!

Здесь представлен ознакомительный фрагмент книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста (ограничение правообладателя). Если книга вам понравилась, полный текст можно получить на сайте нашего партнера.