Юность моя как ты прекрасна. Иосиф Бродский — Вот я вновь посетил (От окраины к центру). Песенка для поднятия настроения;-)
Вот я вновь посетил
эту местность любви, полуостров заводов,
парадиз мастерских и аркадию фабрик,
№4
рай речный пароходов,
я опять прошептал:
вот я снова в младенческих ларах.
Вот я вновь пробежал Малой Охтой сквозь тысячу арок.
№8
Предо мною река
распласталась под каменно-угольным дымом,
за спиною трамвай
прогремел на мосту невредимом,
№12
и кирпичных оград
просветлела внезапно угрюмость.
Добрый день, вот мы встретились, бедная юность.
Джаз предместий приветствует нас,
№16
слышишь трубы предместий,
золотой диксиленд
в черных кепках прекрасный, прелестный,
не душа и не плоть -
№20
чья-то тень над родным патефоном,
словно платье твое вдруг подброшено вверх саксофоном.
В ярко-красном кашне
и в плаще в подворотнях, в парадных
№24
ты стоишь на виду
на мосту возле лет безвозвратных,
прижимая к лицу недопитый стакан лимонада,
и ревет позади дорогая труба комбината.
№28
Добрый день. Ну и встреча у нас.
До чего ты бесплотна:
рядом новый закат
гонит вдаль огневые полотна.
№32
До чего ты бедна. Столько лет,
а промчались напрасно.
Добрый день, моя юность. Боже мой, до чего ты прекрасна.
По замерзшим холмам
№36
молчаливо несутся борзые,
среди красных болот
возникают гудки поездные,
на пустое шоссе,
№40
пропадая в дыму редколесья,
вылетают такси, и осины глядят в поднебесье.
Это наша зима.
Современный фонарь смотрит мертвенным оком,
№44
предо мною горят
ослепительно тысячи окон.
Возвышаю свой крик,
чтоб с домами ему не столкнуться:
№48
это наша зима все не может обратно вернуться.
Не до смерти ли, нет,
мы ее не найдем, не находим.
От рожденья на свет
№52
ежедневно куда-то уходим,
словно кто-то вдали
в новостройках прекрасно играет.
Разбегаемся все. Только смерть нас одна собирает.
№56
Значит, нету разлук.
Существует громадная встреча.
Значит, кто-то нас вдруг
в темноте обнимает за плечи,
№60
и полны темноты,
и полны темноты и покоя,
мы все вместе стоим над холодной блестящей рекою.
Как легко нам дышать,
№64
оттого, что подобно растенью
в чьей-то жизни чужой
мы становимся светом и тенью
или больше того -
№68
оттого, что мы все потеряем,
отбегая навек, мы становимся смертью и раем.
Вот я вновь прохожу
в том же светлом раю - с остановки налево,
№72
предо мною бежит,
закрываясь ладонями, новая Ева,
ярко-красный Адам
вдалеке появляется в арках,
№76
невский ветер звенит заунывно в развешанных арфах.
Как стремительна жизнь
в черно-белом раю новостроек.
Обвивается змей,
№80
и безмолвствует небо героик,
ледяная гора
неподвижно блестит у фонтана,
вьется утренний снег, и машины летят неустанно.
№84
Неужели не я,
освещенный тремя фонарями,
столько лет в темноте
по осколкам бежал пустырями,
№88
и сиянье небес
у подъемного крана клубилось?
Неужели не я? Что-то здесь навсегда изменилось.
Кто-то новый царит,
№92
безымянный, прекрасный, всесильный,
над отчизной горит,
разливается свет темно-синий,
и в глазах у борзых
№96
шелестят фонари - по цветочку,
кто-то вечно идет возле новых домов в одиночку.
Значит, нету разлук.
Значит, зря мы просили прощенья
№100
у своих мертвецов.
Значит, нет для зимы возвращенья.
Остается одно:
по земле проходить бестревожно.
№104
Невозможно отстать. Обгонять - только это возможно.
То, куда мы спешим,
этот ад или райское место,
или попросту мрак,
№108
темнота, это все неизвестно,
дорогая страна,
постоянный предмет воспеванья,
не любовь ли она? Нет, она не имеет названья.
№112
Это - вечная жизнь:
поразительный мост, неумолчное слово,
проплыванье баржи,
оживленье любви, убиванье былого,
№116
пароходов огни
и сиянье витрин, звон трамваев далеких,
плеск холодной воды возле брюк твоих вечношироких.
Поздравляю себя
№120
с этой ранней находкой, с тобою,
поздравляю себя
с удивительно горькой судьбою,
с этой вечной рекой,
№124
с этим небом в прекрасных осинах,
с описаньем утрат за безмолвной толпой магазинов.
Не жилец этих мест,
не мертвец, а какой-то посредник,
№128
совершенно один,
ты кричишь о себе напоследок:
никого не узнал,
обознался, забыл, обманулся,
№132
слава Богу, зима. Значит, я никуда не вернулся.
Слава Богу, чужой.
Никого я здесь не обвиняю.
Ничего не узнать.
№136
Я иду, тороплюсь, обгоняю.
Как легко мне теперь,
оттого, что ни с кем не расстался.
Слава Богу, что я на земле без отчизны остался.
№140
Поздравляю себя!
Сколько лет проживу, ничего мне не надо.
Сколько лет проживу,
сколько дам на стакан лимонада.
№144
Сколько раз я вернусь -
но уже не вернусь - словно дом запираю,
сколько дам я за грусть от кирпичной трубы и собачьего лая.
Vot ya vnov posetil
etu mestnost lyubvi, poluostrov zavodov,
paradiz masterskikh i arkadiyu fabrik,
ray rechny parokhodov,
ya opyat prosheptal:
vot ya snova v mladencheskikh larakh.
Vot ya vnov probezhal Maloy Okhtoy skvoz tysyachu arok.
Predo mnoyu reka
rasplastalas pod kamenno-ugolnym dymom,
za spinoyu tramvay
progremel na mostu nevredimom,
i kirpichnykh ograd
prosvetlela vnezapno ugryumost.
Dobry den, vot my vstretilis, bednaya yunost.
Dzhaz predmesty privetstvuyet nas,
slyshish truby predmesty,
zolotoy diksilend
v chernykh kepkakh prekrasny, prelestny,
ne dusha i ne plot -
chya-to ten nad rodnym patefonom,
slovno platye tvoye vdrug podbrosheno vverkh saksofonom.
V yarko-krasnom kashne
i v plashche v podvorotnyakh, v paradnykh
ty stoish na vidu
na mostu vozle let bezvozvratnykh,
prizhimaya k litsu nedopity stakan limonada,
i revet pozadi dorogaya truba kombinata.
Dobry den. Nu i vstrecha u nas.
Do chego ty besplotna:
ryadom novy zakat
gonit vdal ognevye polotna.
Do chego ty bedna. Stolko let,
a promchalis naprasno.
Dobry den, moya yunost. Bozhe moy, do chego ty prekrasna.
Po zamerzshim kholmam
molchalivo nesutsya borzye,
sredi krasnykh bolot
voznikayut gudki poyezdnye,
na pustoye shosse,
propadaya v dymu redkolesya,
vyletayut taksi, i osiny glyadyat v podnebesye.
Eto nasha zima.
Sovremenny fonar smotrit mertvennym okom,
predo mnoyu goryat
oslepitelno tysyachi okon.
Vozvyshayu svoy krik,
chtob s domami yemu ne stolknutsya:
eto nasha zima vse ne mozhet obratno vernutsya.
Ne do smerti li, net,
my yee ne naydem, ne nakhodim.
Ot rozhdenya na svet
yezhednevno kuda-to ukhodim,
slovno kto-to vdali
v novostroykakh prekrasno igrayet.
Razbegayemsya vse. Tolko smert nas odna sobirayet.
Znachit, netu razluk.
Sushchestvuyet gromadnaya vstrecha.
Znachit, kto-to nas vdrug
v temnote obnimayet za plechi,
i polny temnoty,
i polny temnoty i pokoya,
my vse vmeste stoim nad kholodnoy blestyashchey rekoyu.
Kak legko nam dyshat,
ottogo, chto podobno rastenyu
v chyey-to zhizni chuzhoy
my stanovimsya svetom i tenyu
ili bolshe togo -
ottogo, chto my vse poteryayem,
otbegaya navek, my stanovimsya smertyu i rayem.
Vot ya vnov prokhozhu
v tom zhe svetlom rayu - s ostanovki nalevo,
predo mnoyu bezhit,
zakryvayas ladonyami, novaya Yeva,
yarko-krasny Adam
vdaleke poyavlyayetsya v arkakh,
nevsky veter zvenit zaunyvno v razveshannykh arfakh.
Kak stremitelna zhizn
v cherno-belom rayu novostroyek.
Obvivayetsya zmey,
i bezmolvstvuyet nebo geroik,
ledyanaya gora
nepodvizhno blestit u fontana,
vyetsya utrenny sneg, i mashiny letyat neustanno.
Neuzheli ne ya,
osveshchenny tremya fonaryami,
stolko let v temnote
po oskolkam bezhal pustyryami,
i sianye nebes
u podyemnogo krana klubilos?
Neuzheli ne ya? Chto-to zdes navsegda izmenilos.
Kto-to novy tsarit,
bezymyanny, prekrasny, vsesilny,
nad otchiznoy gorit,
razlivayetsya svet temno-siny,
i v glazakh u borzykh
shelestyat fonari - po tsvetochku,
kto-to vechno idet vozle novykh domov v odinochku.
Znachit, netu razluk.
Znachit, zrya my prosili proshchenya
u svoikh mertvetsov.
Znachit, net dlya zimy vozvrashchenya.
Ostayetsya odno:
po zemle prokhodit bestrevozhno.
Nevozmozhno otstat. Obgonyat - tolko eto vozmozhno.
To, kuda my speshim,
etot ad ili rayskoye mesto,
ili poprostu mrak,
temnota, eto vse neizvestno,
dorogaya strana,
postoyanny predmet vospevanya,
ne lyubov li ona? Net, ona ne imeyet nazvanya.
Eto - vechnaya zhizn:
porazitelny most, neumolchnoye slovo,
proplyvanye barzhi,
ozhivlenye lyubvi, ubivanye bylogo,
parokhodov ogni
i sianye vitrin, zvon tramvayev dalekikh,
plesk kholodnoy vody vozle bryuk tvoikh vechnoshirokikh.
Pozdravlyayu sebya
s etoy ranney nakhodkoy, s toboyu,
pozdravlyayu sebya
s udivitelno gorkoy sudboyu,
s etoy vechnoy rekoy,
s etim nebom v prekrasnykh osinakh,
s opisanyem utrat za bezmolvnoy tolpoy magazinov.
Ne zhilets etikh mest,
ne mertvets, a kakoy-to posrednik,
sovershenno odin,
ty krichish o sebe naposledok:
nikogo ne uznal,
oboznalsya, zabyl, obmanulsya,
slava Bogu, zima. Znachit, ya nikuda ne vernulsya.
Slava Bogu, chuzhoy.
Nikogo ya zdes ne obvinyayu.
Nichego ne uznat.
Ya idu, toroplyus, obgonyayu.
Kak legko mne teper,
ottogo, chto ni s kem ne rasstalsya.
Slava Bogu, chto ya na zemle bez otchizny ostalsya.
Pozdravlyayu sebya!
Skolko let prozhivu, nichego mne ne nado.
Skolko let prozhivu,
skolko dam na stakan limonada.
Skolko raz ya vernus -
no uzhe ne vernus - slovno dom zapirayu,
skolko dam ya za grust ot kirpichnoy truby i sobachyego laya.
Ot okrainy k tsentru
Djn z dyjdm gjctnbk
"ne vtcnyjcnm k/,db, gjkejcnhjd pfdjljd,
gfhflbp vfcnthcrb[ b fhrflb/ af,hbr,
hfq htxysq gfhjtvyjuj rhfyf rke,bkjcm?
Yte;tkb yt z? Xnj-nj pltcm yfdctulf bpvtybkjcm/
Rnj-nj yjdsq wfhbn,
,tpsvzyysq, ghtrhfcysq, dctcbkmysq,
yfl jnxbpyjq ujhbn,
hfpkbdftncz cdtn ntvyj-cbybq,
b d ukfpf[ e ,jhps[
itktcnzn ajyfhb - gj wdtnjxre,
rnj-nj dtxyj bltn djpkt yjds[ ljvjd d jlbyjxre/
Pyfxbn, ytne hfpker/
Pyfxbn, phz vs ghjcbkb ghjotymz
e cdjb[ vthndtwjd/
Pyfxbn, ytn lkz pbvs djpdhfotymz/
Jcnftncz jlyj:
gj ptvkt ghj (устар
). 1. Рай (книжн. поэт. редко). 2. перен. Верхняя галерея в театре, раёк (шутл.) . Парадизом
называют и древнеперсидский сад, особенностью которого является обилие роз, фонтанов и водоёмов. У Бродского сохраняется многозначность: это рай мастерских, сад мастерских, галерея мастерских… Обилие воды в этом саду безусловное. Аркадия
- средняя область древнего Пелопоннеса (Греция), которая изображалась многими поэтами как страна простых нравов, беспечной счастливой жизни, идиллического счастья.
Рай мастерских и счастливая страна фабрик
звучит иронично. В этом районе действительно много заводов: «Петрозавод», завод «Штурманские приборы», гидромехоборудования, железобетонный, лакокрасочных изделий, Охтинский механический, «Ленбытхим», комбинат химико-пищевой ароматики и ещё много других производств . Ленинград конца 50-х - начала 60-х был таким, какой была вся страна: строили коммунизм - рай на земле, парадиз, новую Аркадию. Смешение же античного и современного присуще образу Питера. А для пароходиков, катеров, буксиров речное пространство города - безусловный рай.
Через какую тысячу арок Малой Охтой пробежал герой? Возможно, имеется в виду Большеохтинский мост через Неву, который соединяет район Малой Охты с левым берегом и имеет два боковых неразводящихся пролёта, перекрытых арочными фермами. Металлические конструкции, крепящие две арочные дуги, при движении по мосту создают эффект тысяч арок над головой. Внешне этот мост напоминает железнодорожный.
Вся первая строфа построена на контрасте. Древнегреческая Аркадия и древнеримские лары - образы дома, счастья, покоя и прошлого - антитеза будням, труду, настоящему. С помощью оксюморонов “парадиз мастерских”, “аркадия фабрик” Бродский поэтизирует индустриальный район, открывая в нём то, чего не замечают его современники, - магию его неожиданной красоты, движения, неостанавливающейся жизни.
В о второй строфе дорога выводит героя к реке. Это Нева. В 60-е годы по правому берегу Невы от Володарского моста до Большеохтинского ходили трамваи. Гремящий за спиной героя трамвай подсказывает, что, вероятно, движение остановлено на мосту, с него можно видеть как правый, так и левый берега реки, две части города.
Предо мною река
распласталась под каменно-угольным дымом,
за спиною трамвай
прогремел на мосту невредимом,
и кирпичных оград
просветлела внезапно угрюмость.
Добрый день, вот мы встретились, бедная
юность.
Создаётся впечатление, что река в этой строфе стоит на месте. Движение, которым была наполнена первая строфа, приостанавливается. “Распласталась” - какое “тяжёлое” слово! И опять парадоксы: дым невесом, но придавливает, пластает реку. “Тяжесть” дыму придаёт определение “каменно-угольный”. Чёрный цвет затягивает пространство. Но затмения не происходит: “прогремевший трамвай” возвращает в стихотворение движение и свет, отменяя угрюмость кирпичных оград. Они оказываются не застывшими, мёртвыми конструкциями, а живыми, откликающимися на весёлый грохот трамвая.
В этой строфе в стихотворение входит музыка, джаз, непривычный для лирики 60-х, как и индустриальный пейзаж. Во второй части фильма «Прогулки с Бродским», «Возлюбленное отечество», Евгений Рейн замечает: “В этом стихотворении, совершенно грандиозная полифония, и оно замечательно передаёт такое состояние юношеской лихорадки. <…> Дело в том, что в какой-то период (в разные периоды в стихах Иосифа была разная музыка), и тогда, в тот период, у него звучал такой джаз в стихах! Джаз предместий, да. Как будто бы сам город на своих трубах и башнях что-то играет. И вот это замечательное стихотворение <…> «От окраины к центру», да. Оно есть такая джазовая импровизация”. Трамвайный звонок - это первые звуки джазовой импровизации с её расшатанным ритмом-свингом.
Важно, что герой в стихотворении возвращается не только в определённое им пространство, но и в определённое время - юность. Пушкинские реминисценции продолжаются. Образ “бедной юности” - отсылает нас к «Зимнему вечеру» Пушкина: “Выпьем, добрая подружка, бедной юности моей” (“бедный” у Бродского может быть воспринят и биографически - с небольшим достатком, неимущий). Почему с юностью встречается не зрелый мужчина, а очень молодой человек? Какое время он может назвать юностью? Или лирическому герою гораздо больше лет, чем его творцу? Не из будущего ли смотрит автор в пространство стихотворения?
Ответов пока нет - ясно одно, что в стихотворении начинает звучать новая тема, тема прошлого. И мост через Неву становится мостом между настоящим (или будущим?) и прошлым.
В третьей строфе зазвучал джаз, обещанный трамвайным громом.
Джаз предместий приветствует нас,
слышишь трубы предместий,
золотой диксиленд
в чёрных кепках прекрасный, прелестный,
не душа и не плоть -
чья-то тень над родным патефоном,
словно платье твоё вдруг подброшено вверх
саксофоном.
Бродский любил джаз. В интервью, данным Е.Петрушанской, поэт говорит о джазе в своей жизни:
“Е.П.
А джаз с любимыми, судя по стихам, Диззи Гиллеспи, Эллой Фицджералд, Рэем Чарлзом, Чарлзом Паркером и другими героями подпольной джазовой юности, - что дал вам джаз?
И.Б.
Трудно выразить всё... Ну, прежде всего он сделал нас. Раскрепостил. Даже не знаю, сам ли джаз как таковой в этом участвовал, или более - идея джаза. Джаз дал мне приблизительно то же самое, что дал Перселл: в очень общих категориях, это ассоциируется у меня не столько с негритянским, сколько с англосаксонским мироощущением. С эдаким холодным отрицанием...
Е.П.
Тем не менее созидающим отрицанием?
И.Б.
Уж не знаю, созидающим или нет. Для меня это ощущение скорее связано с чувством такого холодного сопротивления, иронии, отстранения, знаете...
Е.П.
Форма брони, нет?
И.Б.
Скорее - усмешки на физиономии... - и ты продолжаешь заниматься своим делом на этом свете, независимо от... И также - определённый сдержанный минимальный лиризм... некая форма минимализма...”
Если говорить о джазовой основе стихотворения в классе, то это потребует от учеников хотя бы первоначальных представлений о джазовой музыке, о таких понятиях, как ритм, импровизация, свинг, джазовый квадрат. Наверняка ребятам будет интересно услышать тех музыкантов, которых любил Бродский. Заинтересовавшиеся джазовой оркестровкой смогут продолжить наблюдения за ритмом стихотворения, его фоникой и строфикой - в них улавливается как раз джазовая основа.
Обратим внимание ребят на форму стихотворения, звучащего почти как прозаическая речь и в то же время очень музыкально, ритмично (можно прочесть одну-две первых строфы вслух). Какую строфику использует Бродский? В чём необычность такой строфы? Как ритмический рисунок стихотворения влияет на ваши чувства и воображение? С какой целью поэт в стихотворении соединяет разговорную интонацию с высокой поэзией?
Строфа у Бродского состоит из семи строк, написанных анапестом. Первая строфа задаёт ритм: в первой строке 2 стопы, затем последовательно 4, 4, 2, 2, 3, 5. Седьмая строка - самая длинная, в ней 5 стоп анапеста. Но рифмовка и синтаксис подсказывают, что на самом деле выбранная поэтом форма записи представляет собой расчленённое четверостишие с рифмовкой аавв. Анапест, трёхсложный метр, как и все трёхсложники, более близок к разговорной речи и менее подвержен размыванию ритма за счёт пиррихиев. Но уже в первой строфе мы слышим акцентацию первых слогов в первых стопах каждой из семи строк, кроме третьей. Это спондеи (вот, эту, рай, я) - они похожи на свинг в джазе. Расчленение длинной строки на две неравные части вносит в поток стихотворной речи дополнительные паузы, дополнительную акцентировку слов и некую антистихотворность: нерифмованными остаются 1, 4 и 5 строки. Неравное количество стоп создаёт свинговую пульсацию ритма.
Забегая вперёд, отметим, что в каждой последующей строфе ритмический рисунок будет варьироваться, что присуще джазовой композиции. Изюминка ритмической организации и в том, что седьмые строки в строфах неравны между собой: в большинстве 5 стоп, но во второй - 4, а в последней - 6. Последняя строка в строфе обобщающая, она придаёт строфе смысловую завершённость и одновременно открывает перспективу для движения мысли. Заданная в первой строфе длина седьмой строки выдерживается на протяжении почти всего стихотворения, задавая, как в музыке, определённый темп. Если стоп оказывается меньше, то и темп произнесения замедляется, как во второй строфе. Это момент встречи, узнавания, остановки. В последней, напротив, стоп больше - и темп ускоряется, сбиваясь на невнятную скороговорку. В последней строке пятой строфы легко услышать ритмический сбой. Чтобы его избежать, нужно сделать цезуру после слова юность: “Добрый день, моя юность. // Боже мой, до чего ты прекрасна”.
Предместья всегда менее чопорны, более свободны, чем центр, деловой и равнодушный. Джазовая музыка, рождённая на окраинах, в предместьях, невозможна без духовых инструментов. Ими в стихотворении Бродского становятся заводские трубы. (Эту музыку фабричных труб умел слышать А.Блок.)
Образ юности в третьей строфе приобретает девичьи черты. Взлетающий вверх подол платья - просто кадр с Мерилин Монро из фильма «Семилетний зуд» (1955). Только вместо струи воздуха из вентиляционной решётки метрополитена - мощный выдох саксофона.
Четвёртая строфа
- новый кадр из кинофильма . Только теперь юность обретает мужские черты (кашне - мужской шарф). Меняется точка зрения: мост соединил времена, и герой может видеть себя в своём прошлом и вести с собою разговор. Но образ размыт, словно дымка времён не позволяет разглядеть его отчётливо, и поэт выхватывает самые яркие и самые типичные детали облика современников. Безвозвратные лета застывают рядом с юностью под дождём джазовых импровизаций фабричных труб.
В пятой строфе
тема продолжает развиваться по спирали. Есть явные повторы - герой всё здоровается с юностью. Словно не может поверить в реальность встречи, не может на неё наглядеться. Но внутреннее напряжение при этом возрастает, потому что всё отчётливее начинает звучать новая тема - тема времени. Повторяются антитезы: бедности и прекрасного; бесплотности и осязаемости; динамики и неизменности. Но эти антитезы - две стороны медали, неразделимые признаки целого - эпохи. Встреча происходит на фоне заката, оживлённого с помощью олицетворения и вносящего в строфу динамику (“гонит”), расширяющего пространство (“вдаль”). “Огневые полотна” облаков напоминают паруса. Остановившееся пространство оживает, наполняется движением. И время вновь начинает свой бег.
Шестая строфа
насыщена глаголами. Но замёрзшие холмы неподвижны, как и осины. Впрочем, эти образы исполнены внутренней динамики - устремлены в поднебесье. Получается, что есть разные векторы движения - на плоскости земли и от неё - вверх. Что за холмы и болота открываются герою на Малой Охте? Железная дорога проходит через этот район. Полвека тому назад он не был застроен. Почвы, на которых стоит город, болотисты. Так что в небольшом отдалении от Невы, к северо-востоку, Ленинград был почти безлюден. Несущиеся по холмам борзые вызывают ассоциации с охотой (как название реки Охта похоже на слово “охота”! В переводе с финского “охта” означает “медвежья”). Но борзые молчаливы, не лают, как в фильме без звука. Или взгляд героя проник так далеко, что и не услышать лая? Окраина: пустоши, болота, собаки… Ещё раз скажем, что строфа построена как смонтированные кадры неореалистического фильма.
В этой строфе тишину разрывают гудки невидимого поезда, как раньше гудки труб и грохот трамвая. Природа безлюдна и предстаёт только в сопровождении звуков - джазовая импровизация подхватывается новыми инструментами…
И вдруг в седьмой строфе
пространство погружается в зиму, а только что было белое платье и стакан лимонада! Так начинает звучать новая тема - тема зимы, смерти. Солнце зашло - его сменил свет окон и фонарей. Окон намного больше, чем фонарей на улицах. Свет, идущий от жилых домов, ослепителен и противопоставлен мертвенному оку фонаря. Жизнь скрылась в домах, покинув холодную улицу.
Взгляд героя вновь меняет направление и ракурс: от окраин (холмы, поезда, пустое шоссе, осины) к центру - распахнутое пространство (шоссе, железная дорога) сворачивается и сжимается. Дома окружили, заполнили пустое пространство из предыдущей строфы, замкнули его. Крик героя должен прорваться, преодолеть преграду домов. И он, как холмы и осины, устремляется в небо, ввысь.
Как бы вы определили чувства героя? Что его тревожит? Ответы на какие вопросы он ищет? Находит ли? Что он ищет, куда хочет вернуться?
Самый таинственный образ в строфе - “наша зима”. Герой узнаёт её. Находясь одновременно в двух временных пространствах, он из настоящего посылает крик в прошлое. Смысл итоговой седьмой строки затуманен. Как герой приходит к такому выводу? Из его утверждения “Это наша зима всё не может обратно вернуться” понятно лишь одно: не может - значит, хочет, пытается. Зима - время счастья, любви, встреч, поэтому так хочется, чтобы она вернулась.
Восьмая строфа
только усиливает загадочность: оказывается, зиму не находят до смерти. Получается, что встреча с нею желанна, но неосуществима. Новая мысль вытесняет образ зимы. Теперь звучит тема рождения и ухода, смерти. Точка рождения на свет - начало беспрерывного движения к другой точке - смерти. Лирическое “я” сменяется лирическим “мы”. Куда же мы уходим на звуки музыки? Как дети на дудочку крысолова? Новостройки - окраины, и мы стремимся из центра туда, в новое, за черту, за горизонт. Их новая музыка манит и завораживает. Движение к центру отменяется, разворачивается вспять. Сам Бродский говорил: “И вдруг я понял, что окраина - это начало мира, а не его конец. Это конец привычного мира, но это начало непривычного мира, который, конечно, гораздо больше, огромней <…> И идея была в принципе такая: уходя на окраину, ты отдаляешься от всего на свете и выходишь в настоящий мир”.
Другая мысль не менее пронзительна: останавливает движение, разбегание смерть. Жизнь - вектор, движение из точки А в точку В… Но, возможно, жизнь и смерть - одна точка в искривлённом пространстве бытия? И начиная движение от точки в любом направлении, мы в неё же и возвращаемся? Потому смерть и собирает всех. С этой строфы начинается философская часть стихотворения. Образ города на время вытесняется размышлениями о жизни и смерти (девятая - двенадцатая строфы
).
“Значит, нету разлук, // Существует громадная встреча...” В контексте стихотворения разлук действительно нет: мы все неизбежно приходим к одному финалу - смерти. А там темнота и покой, заполняющие собой и останавливающие всё. Река, холодная и блестящая, отсылает читателя к античным Стиксу и Лете.
Неизбежность смерти означает и неизбежность встреч. Грустная мелодия лучится пушкинским светом, так как потерь, оказывается, нет. Мы все оставляем после себя некий след (свет и тень, как растение, например, сосны у Пушкина). Потери оборачиваются находками. Герой словно заговаривает себя, ищет опору, цель начавшегося движения от центра, от дома куда-то за черту, за пределы. Человек несёт свою смерть и свой рай в себе самом. Вспомним образ рая, парадиза, аркадии в первой строфе. Тема вернулась, но зазвучала по-новому, без ироничного оттенка, а возвышенно и страстно.
Город теперь действительно рай, утраченный, потерянный героем - старым Адамом. Юность героя забежала вперёд во времени, превращаясь в новых Адама и Еву. Новостройки - новый рай: отсюда начинается движение, новый виток жизни.
С тринадцатой строфы
начинает песню С.Сурганова. Можно прослушать её ещё раз, но показать другой клип, видеоряд которого переносит нас в Венецию: от причала мы проплывём по лагуне до острова Сан-Микеле и вместе с героиней дойдём до могилы Иосифа Бродского.
В стихотворение врываются вопросы, усиливая напряжение повторами, словно герой никак не может найти на них ответы. Всматриваясь в прошлое, он испытывает сомнение в том, что это было именно с ним. Создаётся впечатление, что прошлое так отдалено от героя, что он его почти не помнит, не узнаёт. Казалось бы, неподвижный мир на деле оказывается подвижным, хотя изменения на первый взгляд неуловимы.
Однако перемены не отменяют одиночества, на которое обречён герой. Опять звучит вариация уже знакомой темы разлуки-смерти. Образ юности, как и предполагалось ранее, связан с зимой. Она не вернётся. Страх смерти, вечной разлуки преодолевается от строфы к строфе и разрешается в эпитете “бестревожно”. Ведь уйдя из жизни раньше (“обогнав”), ты дождёшься всех, кто сделает это позднее, а они, в свою очередь, не опоздают (“невозможно отстать”).
Начало шестнадцатой строфы
задаёт образ посмертия, некоей страны, куда отправимся все мы рано или поздно. Ад или рай - постоянный предмет воспевания в поэзии, шире - в искусстве. Что это на самом деле, неизвестно. Потому и рождается вопрос у героя: не любовь ли это? На него он сам даёт отрицательный ответ. Впрочем, в следующей строфе отрицание сменится новым утверждением: “Это - вечная жизнь: поразительный мост, неумолчное слово...” Вся строфа - называние, попытка дать определение вечной жизни. Как у Пастернака в «Определении поэзии»: “Это - …” Но удивительно то, что пространство вечной жизни заполняется образами жизни земной, её яркими росчерками. Казалось бы, стихотворение пришло к логическому завершению, но поэт пишет ещё 4 строфы. В них он вновь обращается к самому себе в своём настоящем. Предчувствие неизбежности отрыва от привычных, любимых мест разворачивается в финальных строфах в откровение. Обращение героя к самому себе звучит горько-иронически и в то же время стоически.
В последних строфах
- предсказание того, что произойдёт только через десять лет. Встреча с юностью оборачивается прощанием с родиной и началом пути к самому себе, от окраины своей души - к её сути.
После прогулки ученики по желанию выполняют одно из заданий, которое позволит им обобщить полученные впечатления и родившиеся мысли, реализовать творческие способности.
1. Если бы вам выпала возможность взять у Иосифа Бродского интервью, то какие вопросы вы бы ему задали?
2. Напишите эссе, выразив своё представление о лике и душе вашего города. Подберите или сделайте иллюстрации к своему сочинению.
3. Сделайте фотоальбом «Лики моего города» и сопроводите его стихами или прозаическими зарисовками.
4. Стихотворение А.С. Пушкина «Осень» завершается вопросом “Куда ж нам плыть?” Как бы вы ответили на него?
5. Напишите рассказ о встрече со своей юностью.
Мы не имеем возможности цитировать и разбирать всё стихотворение из соображений объёма. Заинтересовавшиеся читатели самостоятельно найдут текст стихотворения в книге или Интернете. Мы наметим только некоторые линии для его восприятия, совершив обзор последующих строф.