Двусоставное? Неопределённо- личное? Безличное? Главный член предложения – сказуемое Лицо мыслится опредёленно (я, ты, мы, вы)? Главный член предложения. Тема: Склонение и употребление в речи числительных. Королев взглянул на часы на руке
Семенов вернулся очень скоро, зажег над столиком желтоватую лампочку, и Елена Петровна увидела, что виски у него седые, лицо усталое, а прищуренные серые глаза смотрят не на нее, а куда-то дальше, будто он все время прислушивается.
– Глава называется, – сказал Семенов, – «Потомок доктора Астрова». Помните доктора Астрова? Из «Дяди Вани»?
Елена Петровна молча кивнула.
– Помните его слова, что леса учат человека понимать прекрасное?
– Конечно, помню.
– Извините, тут будут некоторые технические вещи, – предупредил Семенов. – Так вот, слушайте.
«Известный, но еще молодой композитор пригласил меня к себе послушать отрывок из его новой симфонии. Было это в Ленинграде летом 1946 года.
Композитор жил на набережной, над Невой, и я слушал его симфонию, сидя на балконе. Заря угасла, не догорая, за островами, и только одна звезда отражалась в невской воде. Та звезда, о которой, мне кажется, упоминают все, кто пишет о летних ночах в нашей северной столице. Это был, должно быть, Юпитер.
Рядом со мной сидел на балконе загорелый человек в поношенном черном костюме и по всему виду – не горожанин. Несмотря на потертый костюм и шершавые, загрубелые руки, в моем соседе было столько изящества, что он, пожалуй, превосходил им тех мягких в движениях и учтивых музыкантов, что собрались послушать симфонию. Я как-то сразу догадался, что мой сосед – человек не совсем обыкновенный.
Когда композитор окончил играть, человек в черном сказал:
– Это не уступает Чайковскому.
– Вы очень любите Чайковского?
– Да, – ответил он. – За все. Не только за музыку.
– А за что же еще?
– Хотя бы за его слова, что ничто так не помогает расцветанию творческих сил и кристаллизации мысли, как леса.
– Вы имеете отношение к лесу?
– Да, я лесничий.
Так я познакомился с замечательным человеком – лесничим Белявским».
Елена Петровна встала и пересела за столик Семенова. Он взглянул на нее. Загудел пароход. Семенов замолчал.
– Читайте, – сказала Елена Петровна.
– Пусть он перестанет гудеть.
– Все равно, читайте!
– «Я люблю леса и все, что связано с лесным делом. Поэтому через минуту мы уже затеяли с лесничим оживленный разговор. Композитор вышел на балкон узнать наше мнение о симфонии и был озадачен и даже, кажется, обижен тем, что услышал.
– За годы войны, – говорил лесничий, – немцы свели под корень сотни тысяч гектаров наших лесов. В Орловской области они вырубили все те веселые рощи, что были воспеты Тургеневым. Но это капля в море – в общем массиве погибших лесов. Если бы вы подозревали, чем грозит гибель лесов, то, думаю, не занимались бы психологическими рассказами.
– Позвольте, – сказал я.
– Я совсем не хотел вас обидеть, – быстро сказал лесничий. – Извините. Я очень люблю литературу. В том числе и психологические рассказы. Но стоит задуматься. У вас сила, но применяете вы ее не там, где это важнее всего. Вы пока что молчите о том, о чем, по-моему, надо писать со всей страстью.
– О лесах? – спросил я.
– Конечно. Он помолчал.
– Есть точный закон, – сказал он наконец. – Сколько уничтожено леса, столько же гибнет плодородной почвы. Вот вам коротенький синодик: истребление лесов приводит к обмелению рек. Реки сохнут у нас на глазах. Дожди смывают, а ветры разносят пылью огромные пласты плодородной земли. Растут овраги, движутся сыпучие пески, происходит тяжелая порча климата, быстрое падение урожаев и – самое страшное – необратимое засоление земли, Всего не перечтешь.
У нас свели лес немцы. А в прославленной Америке? Что там? Промышленники валят леса на огромных площадях. Ради наживы. Целые области уже превращены в пустыни. Урожаи в иных штатах уменьшились в десять раз. Каждый год дожди вымывают из американской земли в двадцать раз больше питательных веществ, чем их расходуется на питание урожая… Старая песня: «После нас хоть потоп». Вот вы музыкант, – лесничий обернулся к композитору. – Вам эта тема должна быть очень близка.
– Почему? – спросил несколько обиженно композитор.
– Просто потому, что леса, помимо всего прочего, оказывают на нас огромное эстетическое влияние.
– Допустим, – пробормотал композитор.
– Это так! – ответил лесничий. – Пожалуй, этого даже не стоит доказывать. Сейчас я хотел сказать о другом – о воздухе. Вот об этом легком воздухе, без которого нет жизни. От гибели лесов меняется его состав, и если так пойдет дальше, то мы пропадом от кислородного голода. Достаточно того, что одни заводы каждый год выбрасывают в воздух миллионы тонн сернистого газа. Пока что от отравления этим газом нас спасали леса.
– Страшноватые вещи! – сказал композитор.
– Мы это остановим, – спокойно сказал лесничий, как будто говорил о чем-то совершенно обыкновенном. – Надо вернуть земле плодородие, мягкий климат, полноводные реки. У нас уже начинаются работы по возрождению лесов. Надо торопиться. Торопиться еще и потому, что для восстановления страны понадобится столько леса, что поезда с ним три раза могут опоясать экватор. Мы будем сажать леса из скорорастущих деревьев. В общем, мы преодолеем время. Через двенадцать – пятнадцать лет на нынешних пустошах будут шуметь густые леса. Наши лесоводы уже научились выращивать за двенадцать лет деревья, не уступающие по высоте и силе деревьям восьмидесятилетним.
– Тысяча и одна ночь! – заметил композитор. – Но почему мы ничего не знаем об этих вещах?
– Приезжайте в мои леса, в Новинское лесничество, – ответил лесничий и засмеялся. – Там вы кое-что увидите.
– Почему вы говорите «мои леса»? – язвительно спросил композитор. – Насколько я знаю, леса у нас государственные.
– По-моему, этого противопоставления нет, – ответил лесничий. – Все мое – государственное, И наоборот. Наше дело такое, что мы для себя не живем. Приходится работать на будущее.
Он замолчал. Мы все тоже замолчали. Ночь стала темнее. Звезда на высоком небе переливалась влажным огнем, как дождевая капля, занесенная током воздуха на такую высоту, где, за границей стратосферы, ее еще освещает солнце.
– Есть такая сказка, – неожиданно сказал лесничий, – о том, почему мигают звезды. Им, так же как и людям, смертельно хочется спать по ночам, и они стараются отогнать от себя сон.
Мы молчали. Только композитор сказал вполголоса:
– Удивительно.
Семенов замолчал и начал складывать листы рукописи.
– Что же вы? – испуганно спросила Елена Петровна.
– Где он сейчас, этот лесничий? – спросила Елена Петровна, глядя в сторону, на светлое ореховое пианино в углу салона, и чувствуя, что у нее начинает гореть лицо.
– В Новинском лесничестве. Я сейчас еду к нему. Получил телеграмму.
– Что-нибудь случилось? – небрежно спросила Елена Петровна, все так же разглядывая пианино.
– Да, – ответил Семенов и сильно пригладил ладонью рукопись. – Случилось. Он лежит с двусторонним воспалением легких. Сам, конечно, виноват. Он заложил здесь большие питомники скорорастущих деревьев. А в самом начале месяца ударили утренники. Помните? Даже у нас в Москве крыши были белые от инея. Надо было спасать молодые посадки. Да вы меня слушаете или нет?
– Слушаю, – тихо ответила Елена Петровна и перевела взгляд с пианино на портрет Горького, висевший над дверью салона.
– Спасают их просто, – объяснил Семенов. – Окуривают дымом. Разводят десятки костров. Дым не подпускает холод. Вы понимаете?
– Да, – ответила Елена Петровна. – Но почему же он сам виноват?
– Фанатик. Не бережется. Ночи были ледяные. Понятно – простудился. За ним ведь некому смотреть. А он сам, как ребенок. И кто его теперь выходит, – непонятно. Объездчики? Лесники? Черт знает что!
– А жена? – спросила Елена Петровна.
– Эх вы, женщина! – сердито ответил Семенов. – Нету у него жены. Да и не в этом дело.
– А в чем же?
– А в том, что обидно! – так же сердито ответил Семенов. – Великолепный человек, а пропадает один. Почему? Да потому, что небось ни одна женщина – вот такая, как вы, – не согласится замуровать себя в этой лесной берлоге, Потому что, извините, вас тянет к блеску, к славе, к нарядности жизни. Я уверен, что если бы Пушкин был сельским лекарем, то напиши он хоть двадцать «Евгениев Онегиных», – у него бы не было в жизни ни Ризнич, ни Воронцовой, ни Керн! Уверен! Вот я смотрю на вас и думаю: чудесная женщина, красивая, молодая, с такой улыбкой, что действительно можно пропасть. И вот где-то рядом человек, делающий великое дело, человек одинокий, талантливый, заслуживающий настоящей любви. Любви вот такой женщины, как вы. Понимаете? Может быть, если бы вы встретились с ним, вы бы его и полюбили. Даже наверное полюбили бы. Но как встретишься? Где? В лесах? Да вас калачом в эти леса не заманишь! Вот человек и пропадает. И я, понимаете, мужлан, мужчина, еду, чтобы ему как-то помочь, хотя и знаю, что от меня толку на ломаный грош. Тут нужна женская рука.
– Что-нибудь случилось? – небрежно спросила Елена Петровна, все так же разглядывая пианино.
– Да, – ответил Семенов и сильно пригладил ладонью рукопись. – Случилось. Он лежит с двусторонним воспалением легких. Сам, конечно, виноват. Он заложил здесь большие питомники скорорастущих деревьев. А в самом начале месяца ударили утренники. Помните? Даже у нас в Москве крыши были белые от инея. Надо было спасать молодые посадки. Да вы меня слушаете или нет?
– Слушаю, – тихо ответила Елена Петровна и перевела взгляд с пианино на портрет Горького, висевший над дверью салона.
– Спасают их просто, – объяснил Семенов. – Окуривают дымом. Разводят десятки костров. Дым не подпускает холод. Вы понимаете?
– Да, – ответила Елена Петровна. – Но почему же он сам виноват?
– Фанатик. Не бережется. Ночи были ледяные. Понятно – простудился. За ним ведь некому смотреть. А он сам, как ребенок. И кто его теперь выходит, – непонятно. Объездчики? Лесники? Черт знает что!
– А жена? – спросила Елена Петровна.
– Эх вы, женщина! – сердито ответил Семенов. – Нету у него жены. Да и не в этом дело.
– А в чем же?
– А в том, что обидно! – так же сердито ответил Семенов. – Великолепный человек, а пропадает один. Почему? Да потому, что небось ни одна женщина – вот такая, как вы, – не согласится замуровать себя в этой лесной берлоге, Потому что, извините, вас тянет к блеску, к славе, к нарядности жизни. Я уверен, что если бы Пушкин был сельским лекарем, то напиши он хоть двадцать «Евгениев Онегиных», – у него бы не было в жизни ни Ризнич, ни Воронцовой, ни Керн! Уверен! Вот я смотрю на вас и думаю: чудесная женщина, красивая, молодая, с такой улыбкой, что действительно можно пропасть. И вот где-то рядом человек, делающий великое дело, человек одинокий, талантливый, заслуживающий настоящей любви. Любви вот такой женщины, как вы. Понимаете? Может быть, если бы вы встретились с ним, вы бы его и полюбили. Даже наверное полюбили бы. Но как встретишься? Где? В лесах? Да вас калачом в эти леса не заманишь! Вот человек и пропадает. И я, понимаете, мужлан, мужчина, еду, чтобы ему как-то помочь, хотя и знаю, что от меня толку на ломаный грош. Тут нужна женская рука.
Семенов замолчал и начал досадливо постукивать пальцами по столу.
– Хорошо, – вдруг тихо сказала Елена Петровна. – Я поеду с вами… к нему. Но сейчас оставьте меня одну. Потом…
Она отвернулась, прижалась лбом к запотевшему оконному стеклу и заплакала.
Семенов дико посмотрел на Елену Петровну, испуганно сказал «Господи!», смущенно и широко улыбнулся и, стараясь не шуметь, вышел из салона. Он осторожно прикрыл стеклянную дверь, постоял минуту, посмотрел на Елену Петровну, на ее затылок, на русые косы, заколотые сзади и, казалось, клонившие своей тяжестью ее милую голову к холодному оконному стеклу, и опять смущенно и широко улыбнулся.
Елена Петровна плакала долго и легко, как никогда еще не плакала в жизни. О чем? О том, что кончилось наконец одиночество и вся скрытая, задавленная ею самой любовь прорвалась наконец и вот вылилась в эти легкие и совсем еще детские слезы. Лишь бы спасти его, выходить, взять в свои руки его голову и крепко прижать к груди, как прижимают голову ребенка.
Утром, когда пароход подходил к лесничеству и гневно гудел, вызывая лодку, чтобы принять на борт двух пассажиров, а на берегу суетился, отвязывая лодку, седой мохнатый старик, должно быть, объездчик или бакенщик, Елена Петровна вышла из каюты на палубу и зажмурилась. В льдистом, необыкновенно синем небе подымалось солнце, но иней на прибрежной траве еще не растаял. Он лежал даже на палубе, как белая крупная соль, и хрустел под ногами. Елена Петровна посмотрела на берега и судорожно вздохнула, – знакомый лесной край горел перед ней холодным пожаром заржавленной листвы, было так тихо, что ясно слышался где-то далеко за просекой стук топора. Горький воздух долетал с берега, запах вянущей травы, лесных дебрей, тронутой первым морозом рябины.
Семенов подошел к Елене Петровне. Она протянула ему руку. Семенов снял шляпу, наклонился к руке, поцеловал ее и почувствовал, что рука чуть заметно дрожит. – Спасибо! – сказала Елена Петровна.
Семенов поднял голову и с недоумением посмотрел в глаза Елене Петровне. И вдруг понял, что вот в этой молодой женщине вся та великая любовь, о какой он писал так много и в которую втайне не верил. Он уже догадывался, что случайно вмешался в чужую тайну, в чужую боль, но вмешался благодетельно и кстати.
Пароход сработал назад, чтобы его не сносило течением, погнал волны, и в этих волнах закачались, переливаясь золотом, береговые леса.
Мохнатый старик причалил и зацепился багром за борт парохода.
– С листопадом тебя, Терентьич! – крикнул с мостика вахтенный.
– Листопад нынче богатый, – ответил старик. – Ну, давай твоих пассажиров!
Елена Петровна быстро сбежала по крутой лестнице на нижнюю палубу, к лодке. Семенов спускался за ней, не торопясь, будто соображая, не остаться ли ему на пароходе. Но потом решился, широко улыбнулся и вслед за Еленой Петровной соскочил в лодку.
Чужая рукопись
Кончался декабрь. С севера пришел шторм. Море ревело и не давало спать по ночам. Писатель Лобанов читал почти все ночи напролет. Он перечитал все те немногие книги, что у него были, и наконец взялся за чужую рукопись. Ее принес Лобанову незнакомый пожилой человек по фамилии Королев – начальник пристани в том городке на Кавказском побережье, где Лобанов проводил всю зиму.
«Весь месяц дул холодный ветер, лил дождь, и почти каждую ночь проходила над морем гроза. Медленные молнии освещали огромные валы, бившие в берег, голые платаны за окном и мою комнату, похожую на каюту.
При каждой вспышке молнии сверкал на столе осколок дымчатого розового стекла. Я как-то подобрал его на пляже. Просыпаясь среди ночи, я смотрел не за окно, где бушевало море, а на то место стола, где, как я знал, лежит этот осколок. Я ждал. Внезапно осколок загорался розовым светом, и мне нравилось думать, что это распустился у меня на столе мгновенный цветок. Молния гасла, мрак прижимался к стеклам, но мне все казалось, что розовое пламя еще догорает на столе. Этот короткий блеск помогал мне думать. А передумать нужно было многое, потому что жизнь уже перевалила за половину, но я не хотел сдаваться. Чаще всего я думал о том, что нельзя уйти без следа из этого хорошего мира. Но как оставить след, если я человек, не одаренный никакими талантами, кроме отчаянного пристрастия к жизни?
А между тем я многое знаю, люблю литературу, но все это лежит мертвым грузом, и, пожалуй, за всю свою жизнь мне не удалось ни с кем как следует поговорить об этом.
Где-то я вычитал, что композитор Григ встретил весной в горах маленькую девочку, такую трогательную и веселую, что Григ написал для нее одну из своих лучших симфоний. А вот мне никак не удается встретить такую девочку. Ради нее я мог бы написать рассказ, чтобы передать и ей, когда она подрастет, и всем окружающим мои мысли, замыслы и наблюдения. Мне всегда очень хотелось этого. Сейчас у меня есть какая-то глупая уверенность, что в этом моем первом рассказе я, хотя бы отчасти, добился того, чего так хотел».
Когда Лобанов дочитал рукопись до этого места, налетел шквал, и тотчас погасло электричество. Очевидно, ветер оборвал провода. Шквал встряхнул дощатый дом, как встряхивают за плечи человека, чтобы заставить его опомниться. Дом затрещал, галька со звоном хлестнула в стекла, захлопали двери, и за порогом закричал и зацарапался котенок, испуганный всем этим шумом.
Лобанов встал, чтобы впустить его, и взглянул за окно. Седые разливы пены стремительно подкатывались к стенам дома и тотчас уходили в темноту, грохоча убегающей галькой. Больше за окном ничего не было видно. Ветер гулял по комнате и шевелил чужую рукопись.
С некоторых пор Лобанов начал бояться чужих рукописей. Почти всегда это были длинные исповеди. Но не это его пугало. Ему было страшно, прочитав рукопись, сказать человеку: «Пиши дальше». Рискованно было толкать человека на тяжелый труд выражения самого себя. Этому нужно было отдать жизнь. Но хватит ли ее? И сил? Хватит ли жестокости к себе, чтобы понять и преодолеть первоначальную скудость слов? Если хватит, то прекрасно. А если нет? Что тогда?
«Урок Односоставные предложения» - Слышны звоны Под копытом на снегу… Запоздалый птичий перелет. Самостоятельная работа. Сестра – врач. За дверью бегают. В предложениях графически обозначить грамматические основы. Иду по улице нарядной. Сделал дело… Сколько волка ни корми, все равно в лес смотрит. Меня задержали на работе. Синтаксический разбор предложения.
«Какие предложения односоставные» - Укажите определенно-личное предложение. Предложение с главным членом предложения - сказуемым. Алгоритм рассуждения. Способы выражения сказуемого. Заполните таблицу. Тест. Укажите односоставное предложение. Разделите односоставные предложения. Вас окружает тишина. Чем выражен главный член предложения.
«Уроки по односоставным предложениям» - Назывные предложения – знакомство с одним из видов односоставных предложений. Обогащение собственной речи за счет односоставных конструкций. Обобщение по теме «Односоставные предложения. Примеры оценивания Пример оценивания школьных работ в теме «Односоставные предложения». Неопределенно-личные предложения – знакомство с одним из видов односоставных предложений.
«Односоставные предложения в русском языке» - Середина января. Определённо-личные предложения. Команды готовы к встрече. Назывные предложения. Безветрие, и всё небо залито краской.*. Остров. Сегодня осмотрим северные склоны. Односоставные предложения. Безличные предложения. Страдательным причастием(кратким) среднего рода: натоплено. Неопределенной формой глагола: не видать.
«Текст из односоставных предложений» - Назывные предложения. Я хотел бы поспать еще, но надо вставать. Безличное предложение. Главный член- сказуемое. Безличное 19. Является средством лаконичности. 3. Эмоционально воздействует на читателя. Безличные предложения. Двусоставное. Я очень весел. Назывное предложение 13. Безличные. Главный член предложения – сказуемое Лицо мыслится определенно (я, ты, мы, вы).
«Односоставные предложения 8 класс» - 6. С кем поведешься, Работа в группах. Безличные. Добрый. С главным членом – сказуемым. Лучше новых двух. Решительный. 5. Скажи мне, кто твой друг, Определённо- личные. «Односоставные предложения». В беде. 2. Дружба дружбой, а. Гостеприимный. 3. Друзья познаются. 1. Старый друг. Неопределённо- личные.
Всего в теме 13 презентаций
«РАССКАЗЫ, ОЧЕРКИ И ПУБЛИЦИСТИКА «СОВРЕМЕННИК» МОСКВА 1972 P2 П21 В сборник «Родина» вошли произведения, ко торые за малым исключением при жизни Кон стантина Георгиевича Паустовского...»
-- [ Страница 5 ] --
Он замолчал. Мы все тоже замолчали. Ночь стала тем нее. Звезда на высоком небе переливалась влажным огнем, как дождевая капля, занесенная током воздуха на такую высоту, где, за границей стратосферы, ее еще освещает солнце.
Есть такая с к а з к а, - неожиданно сказал лесничий, - о том, почему мигают звезды. Им, так же как и людям, смертельно хочется спать по ночам, и они стараются ото гнать от себя сон.
Мы молчали. Только композитор сказал вполголоса:
Удивительно».
Семенов замолчал и начал складывать листы рукописи.
Что же вы? - испуганно спросила Елена Петровна.
Где он сейчас, этот лесничий? - спросила Елена Петровна, глядя в сторону, на светлое ореховое пианино в углу салона, и чувствуя, что у нее начинает гореть лицо.
В Новинском лесничестве. Я сейчас еду к нему. По лучил телеграмму.
Что-нибудь случилось? - небрежно спросила Елена Петровна, все так же разглядывая пианино.
Д а, - ответил Семенов и сильно пригладил ладонью рукопись. - Случилось. Он лежит с двусторонним воспа лением легких. Сам, конечно, виноват. Он заложил здесь большие питомники скорорастущих деревьев. А в самом начале месяца ударили утренники. Помните? Даже у нас в Москве крыши были белые от инея. Надо было спасать молодые посадки. Да вы меня слушаете или нет?
С л у ш а ю, - тихо ответила Елена Петровна и пере вела взгляд с пианино на портрет Горького, висевший над дверью салона.
Спасают их п р о с т о, - объяснил Семенов. - Окурива ют дымом. Разводят десятки костров. Дым не подпускает холод. Вы понимаете?
Д а, - ответила Елена Петровна. - Но почему же он сам виноват?
Фанатик. Не бережется. Ночи были ледяные. По нятно - простудился. За ним ведь некому смотреть. А он сам, как ребенок. И кто его теперь выходит, - непонятно.
Объездчики? Лесники? Черт знает что!
А жена? - спросила Елена Петровна.
Эх вы, женщина! - сердито ответил Семенов. - Не ту у него жены. Да и не в этом дело.
А в чем же?
А в том, что обидно! - так же сердито ответил Семе н о в. - Великолепный человек, а пропадает один. Почему?
Да потому, что небось ни одна женщина - вот такая, как в ы, - не согласится замуровать себя в этой лесной берлоге, Потому что, извините, вас тянет к блеску, к славе, к наряд ности жизни. Я уверен, что если бы Пушкин был сельским лекарем, то напиши он хоть двадцать «Евгениев Онеги н ы х », - у него бы не было в жизни ни Ризнич, ни Воронцо вой, ни Керн! Уверен! Вот я смотрю на вас и думаю:
чудесная женщина, красивая, молодая, с такой улыбкой, что действительно можно пропасть. И вот где-то рядом че ловек, делающий великое дело, человек одинокий, талант ливый, заслуживающий настоящей любви. Любви вот такой женщины, как вы. Понимаете? Может быть, если бы вы встретились с ним, вы бы его и полюбили. Даже наверное полюбили бы. Но как встретишься? Где? В лесах? Да вас калачом в эти леса не заманишь! Вот человек и пропадает.
И я, понимаете, мужлан, мужчина, еду, чтобы ему как-то помочь, хотя и знаю, что от меня толку на ломаный грош.
Тут нужна женская рука.
Семенов замолчал и начал досадливо постукивать паль цами по столу.
Х о р о ш о, - вдруг тихо сказала Елена Петровна. - Я поеду с вами... к нему. Но сейчас оставьте меня одну. По том...
Она отвернулась, прижалась лбом к запотевшему окон ному стеклу и заплакала.
Семенов дико посмотрел на Елену Петровну, испуган но сказал «Господи!», смущенно и широко улыбнулся и, стараясь не шуметь, вышел из салона. Он осторожно при крыл стеклянную дверь, постоял минуту, посмотрел на Елену Петровну, на ее затылок, на русые косы, заколотые сзади и, казалось, клонившие своей тяжестью ее милую го лову к холодному оконному стеклу, и опять смущенно и широко улыбнулся.
Елена Петровна плакала долго и легко, как никогда еще не плакала в жизни. О чем? О том, что кончилось на конец одиночество и вся скрытая, задавленная ею самой любовь прорвалась наконец и вот вылилась в эти легкие и совсем еще детские слезы. Лишь бы спасти его, выходить, взять в свои руки его голову и крепко прижать к груди, как прижимают голову ребенка.
Утром, когда пароход подходил к лесничеству и гневно гудел, вызывая лодку, чтобы принять на борт двух пас сажиров, а на берегу суетился, отвязывая лодку, седой мохнатый старик, должно быть, объездчик или бакенщик, Елена Петровна вышла из каюты на палубу и зажмури лась.
В льдистом, необыкновенно синем небе подымалось солнце, но иней на прибрежной траве еще не растаял. Он лежал даже на палубе, как белая крупная соль, и хрустел под ногами. Елена Петровна посмотрела на берега и судо рожно вздохнула, - знакомый лесной край горел перед ней холодным пожаром заржавленной листвы, было так тихо, что ясно слышался где-то далеко за просекой стук топора.
Горький воздух долетал с берега, запах вянущей травы, лесных дебрей, тронутой первым морозом рябины.
Семенов подошел к Елене Петровне. Она протянула ему руку. Семенов снял шляпу, наклонился к руке, поце ловал ее и почувствовал, что рука чуть заметно дрожит.
Спасибо! - сказала Елена Петровна.
Семенов поднял голову и с недоумением посмотрел в глаза Елене Петровне. И вдруг понял, что вот в этой молодой женщине вся та великая любовь, о какой он писал так много и в которую втайне не верил. Он уже догадывал ся, что случайно вмешался в чужую тайну, в чужую боль, но вмешался благодетельно и кстати.
Пароход сработал назад, чтобы его не сносило течени ем, погнал волны, и в этих волнах закачались, переливаясь золотом, береговые леса.
Мохнатый старик причалил и зацепился багром за борт парохода.
С листопадом тебя, Терентьич! - крикнул с мостика вахтенный.
Листопад нынче богатый, - ответил старик. - Ну, да вай твоих пассажиров!
Елена Петровна быстро сбежала по крутой лестнице на нижнюю палубу, к лодке. Семенов спускался за ней, не торопясь, будто соображая, не остаться ли ему на парохо де. Но потом решился, широко улыбнулся и вслед за Еле ной Петровной соскочил в лодку.
ЧУЖАЯ РУКОПИСЬ
Кончался декабрь. С севера пришел шторм. Море реве ло и не давало спать по ночам. Писатель Лобанов читал почти все ночи напролет. Он перечитал все те немногие книги, что у него были, и наконец взялся за чужую руко пись. Ее принес Лобанову незнакомый пожилой человек по фамилии Королев - начальник пристани в том городке на Кавказском побережье, где Лобанов проводил всю зиму.
«Весь месяц дул холодный ветер, лил дождь, и почти каждую ночь проходила над морем гроза. Медленные мол нии освещали огромные валы, бившие в берег, голые пла таны за окном и мою комнату, похожую на каюту.
При каждой вспышке молнии сверкал на столе осколок дымчатого розового стекла. Я как-то подобрал его на пля же. Просыпаясь среди ночи, я смотрел не за окно, где буше вало море, а на то место стола, где, как я знал, лежит этот осколок. Я ждал. Внезапно осколок загорался розовым светом, и мне нравилось думать, что это распустился у ме ня на столе мгновенный цветок. Молния гасла, мрак при жимался к стеклам, но мне все казалось, что розовое пла мя еще догорает на столе. Этот короткий блеск помогал мне думать. А передумать нужно было многое, потому что жизнь уже перевалила за половину, но я не хотел сдавать ся. Чаще всего я думал о том, что нельзя уйти без следа из этого хорошего мира. Но как оставить след, если я че ловек, не одаренный никакими талантами, кроме отчаян ного пристрастия к жизни?
А между тем я многое знаю, люблю литературу, но все это лежит мертвым грузом, и, пожалуй, за всю свою жизнь мне не удалось ни с кем как следует поговорить об этом.
Где-то я вычитал, что композитор Григ встретил вес ной в горах маленькую девочку, такую трогательную и ве селую, что Григ написал для нее одну из своих лучших симфоний. А вот мне никак не удается встретить такую девочку. Ради нее я мог бы написать рассказ, чтобы пере дать и ей, когда она подрастет, и всем окружающим мои мысли, замыслы и наблюдения. Мне всегда очень хотелось этого. Сейчас у меня есть какая-то глупая уверенность, что в этом моем первом рассказе я, хотя бы отчасти, добился того, чего так хотел».
Когда Лобанов дочитал рукопись до этого места, нале тел шквал, и тотчас погасло электричество. Очевидно, ветер оборвал провода. Шквал встряхнул дощатый дом, как встряхивают за плечи человека, чтобы заставить его опом ниться. Дом затрещал, галька со звоном хлестнула в стек ла, захлопали двери, и за порогом закричал и зацарапался котенок, испуганный всем этим шумом.
Лобанов встал, чтобы впустить его, и взглянул за окно.
Седые разливы пены стремительно подкатывались к стенам дома и тотчас уходили в темноту, грохоча убегающей галь кой. Больше за окном ничего не было видно. Ветер гулял по комнате и шевелил чужую рукопись.
С некоторых пор Лобанов начал бояться чужих рукопи сей. Почти всегда это были длинные исповеди. Но не это его пугало. Ему было страшно, прочитав рукопись, сказать человеку: «Пиши дальше». Рискованно было толкать чело века на тяжелый труд выражения самого себя. Этому нуж но было отдать жизнь. Но хватит ли ее? И сил? Хватит ли жестокости к себе, чтобы понять и преодолеть первоначаль ную скудость слов? Если хватит, то прекрасно. А если нет?
Что тогда?
Но на этот раз Лобанов ошибся. Хотя рукопись и была, очевидно, «исповедью», начиналась она хорошо.
«Чего же он хочет? - думал Лобанов, лежа в темно т е. - Оставить след в сердцах людей? Может быть, эта рукопись и переживет его. Кто знает!»
Второй шквал ударил в дом с силой взрывной волны.
Крючок на двери сломался. Дверь отлетела и ударила в стену. Треснуло и распахнулось окно, и плотный поток воздуха выдул, казалось, все, что было в комнате. Упала ваза с цветами, полилась вода, листы рукописи взлетели со стула около кровати и исчезли за окном.
Лобанов поймал на лету одну страницу. Он засунул ее под подушку, вскочил, накинул пальто и вышел в сад. Ве тер, свирепея, гнул к земле кипарисы. Мокрые листья би ли по щекам, и ничего не было видно вокруг. Потом Ло банов заметил, что под окном что-то мутно белеет. Он подо шел. Это была страница из рукописи, наглухо припечатан ная ветром к густым кипарисовым веткам. Лобанов ото драл ее от дерева и унес в дом.
Только вернувшись к себе, он понял, что случилось. От рукописи ничего не осталось. Он долго просидел на крова¬ ти, упершись локтями о колени и опустив на ладони голо ву. Что он скажет теперь Королеву? Лобанов знал, что ви ны за ним нет, но что он скажет! Как он не догадался, что шквал может распахнуть окно!
Утром ветер разорвал в клочья тучи и прижал их к по буревшим горам. Дождя не было. Море стихало. Как толь ко рассвело, Лобанов пошел далеко по берегу в ту сторону, куда дул ночью ветер, но не нашел ни одной страницы ру кописи.
Лобанов решил тотчас идти на пристань, в морское агентство, и рассказать обо всем Королеву. Но, как все сла бовольные люди, он начал медлить: долго мылся под ду шем, тщательно одевался, выкурил несколько папирос и только после этого вышел наконец на шоссе и пошел к пристани.
На половине пути до пристани ответвлялась дорога в ущелье. Лобанов постоял на перекрестке, подумал и по шел по этой дороге. В ущелье лежал туман. С облетевших тополей, стоявших по обочинам дороги и заросших плю щом, слетали капли.
Лобанов любил эту дорогу. Сначала тянулись пустын ные сады. В них доцветали побледневшие от ветров хризан темы. Сладковато пахло листвой мушмулы. Потом на пово роте показался сухой узловатый дуб. С его ствола свешива лись желтые виноградные листья. За поворотом шумел между камней поток. Вода в нем была голубая и на пере падах прозрачная. Через поток был переброшен каменный мост с высокой аркой. Мост зарос мхом, желтыми лишаями и маленькими сухими ромашками.
На парапете моста сидели две молодые женщины и пло тный мужчина в берете. Лобанов узнал его издали. Это был его приятель художник Журавский.
Рядом с ним сидела его жена Аннушка, очень черная, худая, в пестром платке. Вторую женщину Лобанов не знал. Он заметил издали ее волосы с медным отблеском и, когда подошел п о б л и ж е, - серые спокойные глаза.
За мостом на склоне горы белел дом, где жили Журавские.
Лобанов подошел, поздоровался, Журавский познако мил его с молодой женщиной:
Это наша москвичка. Художница, Нина Потапова.
Вы что же, недавно приехали? - спросил ее Лоба нов.
Д а, - ответила Нина, не глядя на Лобанова; она бро сала в поток сухие ветки и смотрела, как их уносит во д о й. - Только что приехала и уезжаю. Завтра же.
Что ж так?
Слякоть, холод! - ответила Нина и пожала плеча м и. - Я уже здесь неделю и ни разу не видела солнца. Это скучно.
А что ж, в Москве сейчас лучше?
Нина подняла глаза, удивленно взглянула на Лобанова и спросила:
А вы почему сердитесь?
Сердись не сердись, - пробормотал смущенно Жур а в с к и й, - но и мы, Миша, тоже уезжаем. Раньше време ни, конечно... Понимаешь, сырость. Получается чепуха.
Эх ты, художник! - тихо сказал Лобанов, глядя на Журавского сузившимися злыми г л а з а м и. - Ты видел, ка кой тут воздух во время штормов? Совершенно зеленый.
А туманы! А ночи! Я часто встаю ночью, выхожу на веран ду и слушаю море. Беспредельный шум. И беспредельная тьма. Теплая, кромешная. Комнатный ты человек, Сережа, вот что! Курортник!
Это и ко мне относится? - спросила Нина.
Как вам будет угодно.
Спасибо, - промолвила Нина и усмехнулась.
И з в и н и т е, - сказал, горячась, Л о б а н о в, - но я не могу этого понять. Этой вашей слепоты на вещи, по сущест ву, прекрасные. Все хорошо - и дождь, и ветер, и вот эти облака в ущелье. Все!
Вы что-то раздражены сегодня, М и ш а, - заметила Аннушка.
Д а, - согласился Л о б а н о в. - Этой ночью со мной случилась невероятная чертовщина.
Он рассказал о рукописи, унесенной ветром. Журавский заволновался.
Господи! - воскликнул о н. - Что же ты будешь де лать?
Представь, С е р е ж а, - сказал Л о б а н о в, - начало ру кописи очень интересное. Должно быть, и человек этот интересный. Необыкновенный какой-то начальник пристани.
Необыкновенные люди бывают только в к н и г а х, - небрежно заметила Н и н а. - И в воображении писателей.
Я уверена, что это самый обыкновенный человек. И к тому же неудачник. А вам всюду чудятся... как это сказано...
«Одиссеи во мгле пароходных контор». Чем больше я уз наю наших мужчин, тем сильнее убеждаюсь, что они совсем как мальчишки.
Что ж тут плохого? - испугалась А н н у ш к а. - Пусть будут мальчишками.
Я не знаю, сколько вам л е т, - сдержанно сказал Ло банов Н и н е. - Думаю, что не больше тридцати. А мне уже сорок пять. Но я временами ощущаю себя семнадцатилет ним. А вы?
Это неинтересно.
Нина встала, обняла Аннушку за плечи и засмеялась.
Ладно! - сказала она вызывающе. - Давайте оста немся еще на несколько дней. Как ты думаешь, Аннушка?
И, может быть, за эти несколько дней товарищ писатель откроет мне прелесть этой мокрой зимы. Я буду ему очень признательна.
О, господи! - вздохнул Журавский. - Не успели по знакомиться - и уже ссорятся. Что за люди, ей-богу! Зна чит, остаемся, Аннушка?
Ну что ж, останемся, - согласилась А н н у ш к а. - Встретим у нас Новый год. Хорошо, Миша?
Чудесно! - обрадовался Л о б а н о в. - Прямо чудесно!
Новый год у моря. В горах.
Знаете ч т о, - сказала Н и н а, - позовите на Новый год этого вашего начальника пристани. Он семейный?
Не знаю. Кажется, нет.
Позовите. Чтобы загладить хоть отчасти вашу вину.
Никакой моей вины нет.
Ну, хорошо. Тогда мне просто интересно посмотреть на человека, которого вы считаете необыкновенным.
Идет! - согласился Л о б а н о в. - В общем, вы совсем не такая, какой хотите себя показать.
Нет, т а к а я, - упрямо сказала Н и н а. - Именно такая!
Лобанов помолчал.
Вот что, С е р е ж а, - сказал он умоляюще и покрас н е л, - пойдем сейчас к Королеву. Вместе.
Если тебе так будет л е г ч е... - пробормотал Журавск и й. - Пожалуй, пойдем, - И мы с в а м и, - сказала Аннушка и в с т а л а. - Не бой¬ тесь. Мы посидим в парке, пока вы с ним будете объяс няться.
Всю дорогу до пристани Лобанов молчал. Когда его о чем-нибудь спрашивали, он отвечал невпопад. Наконец вышли на пальмовую аллею на берегу. Далеко в море ле жала серебряная полоса в о д ы, - там сквозь пелену облаков пробивалось солнце.
Вы оба так волнуетесь, что на вас жалко смотреть, - насмешливо сказала Н и н а. - Хотите, я пойду к нему вмес то вас.
Нет, зачем ж е, - неуверенно возразил Лобанов.
Ну уж, ладно! Подождите здесь, на этой скамейке.
Эх вы, мужчины!
Она усмехнулась и быстро пошла к низкому белому зданию морского агентства.
Нина долго не возвращалась. Лобанов, сидя на скамей ке, поглядывал на двери агентства. Наконец она вышла. Он заметил издалека ее светлое, легкое пальто. Слабый луч солнца упал на землю, и под этим лучом вдруг вспыхнули Нинины волосы.
Нина поправила волосы и чему-то улыбнулась.
Ну что? - спросил Лобанов, когда она подошла.
Да ничего. Дайте мне папиросу.
Она закурила и неохотно сказала:
Сначала он растерялся. Но потом обошлось. Уве ряет, что все это пустяки. Очень вежливый человек. Черно вика у него нет, но он говорит, что это не имеет значения.
Какой он? - спросила Аннушка.
Седой. Я плохо рассмотрела. Там темно.
Необыкновенный? - усмехнулся Журавский.
Не з н а ю, - медленно ответила Н и н а. - Не з н а ю, - повторила о н а. - Просто человек в старом морском кителе.
Я пригласила его на послезавтра. Он придет.
Утром Лобанов проснулся и прислушался. Море молча ло. Лобанов вскочил, вышел в пижаме на веранду и за смеялся: мглистый синеватый штиль лежал, колыхаясь над морем. Прозрачная вода чуть подымалась и опадала, пока чивая коричневатые листья магнолий, но ни одна волна не плеснула о берег.
В ясной и бесконечной синеве низко сверкало солнце, Все в пятнах и дымных тенях, уходили к северу мощным изгибом знакомые горы.
Желтая бабочка села на перила веранды, распластала крылья и замерла: уснула от теплоты.
Лобанов прищурился.
Боже, какая голубизна! - сказал он г р о м к о. - Мож но ослепнуть!
Он вдохнул всей грудью воздух и покачал головой, - в воздухе была целебная, чуть прогретая солнцем свежесть.
Недавний шторм выдул весь сладкий угар, застоявшийся в мандаринниках, и затопил побережье потоками озона.
Вот тебе и тридцать первое декабря! - сказал Лоба н о в. - Какая прелесть.
Весь короткий солнечный день ушел на веселую возню перед встречей Нового года. Лобанов ходил с Аннушкой на базар и, чертыхаясь, тащил оттуда в дом к Журавским бу тылки с вином, орехи и сыр «сулугуни». К вечеру Лобанов лег отдохнуть, уснул, а когда проснулся - высоко над по бледневшим морем висел нежный серп месяца.
Лобанов взглянул на месяц, ахнул и пошел умываться.
Пришел он к Журавским поздно и застал уже там Нину и Королева.
В о т, - сказал Лобанов, смущенно здороваясь с Ко ролевым, - какая нелепая вышла история. У вас хорошая память?
Вы не сможете по памяти восстановить все, что пи сали?
Не знаю. Очень трудно, конечно.
Мне безумно хочется знать, что было у вас в расска зе. Я успел прочесть только одну страницу. Но это очень здорово!
Королев улыбнулся:
Если хотите, я могу рассказать. Но это тоже трудно.
Расскажите, - попросила Н и н а. - Непременно!
На ней было вечернее платье, длинное, до полу, из мягкого черного бархата. В этом платье она казалась выше и бледнее.
П о т о м, - ответил Королев.
Когда потом?
Если придется к слову. До Нового года осталось не сколько минут.
Сели за стол. Он напоминал низкорослый сад. На нем было расставлено так много цветов и набросано столько веток, что блюда с закусками и бутылки терялись в их таин ственной чаще.
За минуту до полуночи Нина погасила свет. Тотчас яр кое сияние месяца возникло на потемневшем небе, и стало слышно, как в ущелье мягко шумит, переливаясь по мшис тым камням, горный поток.
Зачем это ты? - испуганно спросила Аннушка.
Так, мне кажется, лучше.
Лобанов вглядывался в полумраке в Королева, Журавский откупорил бутылку шампанского и разлил вино по стаканам: бокалов не было. Шампанское слабо светилось.
Королев взглянул на часы на руке:
Ровно двенадцать. Есть примета: с кем встречаешь Новый год, с тем долго не расстанешься.
Выпьем за э т о, - предложил Журавский.
П о т о м, - сказал Л о б а н о в. - Сначала выпьем за на шу великолепную страну. Ей мы обязаны всем.
Пили за Новый год, за счастье. Начался шум. Лобанов предложил выпить за Черное море. Вышли со стаканами на балкон. Он висел в воздухе над дымной и глухой сине вой, и над этой синевой стоял печальный месяц. Лобанов не сразу понял, что эта синева - ночное море.
Где мы? - спросила Н и н а. - Я ничего не понимаю.
Откуда так тянет теплом?
От м о р я, - ответил Королев.
В такую ночь всегда ждешь необыкновенного, - не ожиданно сказала Нина.
Лобанов засмеялся:
Остановка только за тем, чтобы это необыкновенное придумать.
Выпьем е щ е, - серьезно сказал К о р о л е в, - и тогда я вам кое-что предложу.
Слушайте, К о р о л е в, - Нина глухо засмеялась, - вы действительно странный человек.
Ничего не странный! - закричал Журавский, схва тил Королева за плечи и сильно встряхнул. - Он симпатя га! Я сразу это понял, как только он переступил порог. Он поэт. Я отвечаю за свои слова. Признайтесь, что вы пише те стихи.
Н е т, - ответил из темноты К о р о л е в. - Стихов я не пишу. Куда там!
Чепуха! - снова крикнул Журавский.
Слушай, С е р е ж к а, - сердито сказал Л о б а н о в, - замолчи, ради бога! Если понадобится, то мы тебя вы зовем.
А что вы любите больше всего? - вдруг тихо спроси ла Нина.
Королев молчал. Нина выпрямилась в кресле, подалась вперед и смотрела в лицо Королеву.
М н о г о е, - ответил наконец К о р о л е в. - Но, пожалуй, больше всего «Для берегов отчизны дальной»
Прочтите сейчас же!
Я плохо читаю.
Прочтите сейчас же!
Нина! - испуганно сказала А н н у ш к а. - Что ты чу дишь?
Ну, х о р о ш о, - согласился Королев.
- «Но там - у в ы, - где неба своды сияют в блеске го л у б о м », - просто сказал Королев, и Нина почувствовала, как у нее сжалось горло.
Она знала, что за этими торжественными, поющими сло вами стоит смерть, не пощадившая ни любви поэта, ни свет лой красоты любящей женщины. И вот они пришли, эти слова: «Твоя краса, твои страданья исчезли в урне гробо вой». Твои страданья! Нина сидела, все так же выпрямив шись, не двигаясь, и по ее щеке скатилась и упала на коле но, на черный бархат, одна-единственная слеза. Никто это не заметил. Все молчали.
Д а, - сказал наконец Журавский, - тысяча поэтов не придумает ту единственную строчку, которую написал этот гениальный мальчишка!
Ты это о ком? - спросил Лобанов.
Как - о ком! О Лермонтове. Помнишь: «И звезда с звездою говорит»?
Однако что же вы хотели нам предложить? - спро сила Королева Аннушка.
Машина неслась, шурша на закруглениях, и в свете фар мелькали меловые стволы эвкалиптов. Далеко впереди светились зеленоватые снега на Главном хребте.
«Откуда этот свет? - думал Л о б а н о в. - Неужели снег светится сам по себе? И что это за безумная гонка новогод ней ночью? И как это здорово получилось, что Королев до стал машину и везет их неизвестно куда!»
Снега! - прокричал Л о б а н о в. - Видите, как светят снега!
Нина посмотрела на снежную цепь. В лицо бил ветер, задувал под легкое пальто, под мягкий бархат платья, и все внутри холодело. Нина не могла понять, что это за холод.
Может быть, это был просто холод восторга. Снеговые вер шины росли, медленно менялись местами. Нине захотелось туда, на этот чистый снег. Попасть туда одной, совсем од ной!
Машина свернула к морю, на плоский мыс, и вошла в сосновый лес. Ветер стих. Запахло мокрой хвоей.
В лесу они вышли из машины и пошли вслед за Короле вым. Он уверенно шел в ту сторону, откуда долетал какойто смутный гул.
Лагуна открылась внезапно. Она лежала рядом, почти у самых корней последних сосен.
Ну в о т, - сказал К о р о л е в. - Это здесь.
Все молчали. Багровый месяц тяжело висел во мгле.
Медные невысокие волны бежали от месяца к их ногам.
Лобанов с необыкновенной ясностью запомнил все: и эту лагуну, и запах сосен, и обрубистый берег, что начинал ся слева и в тусклом отблеске месяца казался заржавлен ным, и белые развалины, и там - далеко - величавое мол чание горных вершин. По правую руку на низком мысу го рел маяк.
Здорово! - сказал Л о б а н о в, - Какое-то необыкно венное ощущение от всего...
Аннушка! - крикнул Журавский. - Завтра же при еду сюда с красками и холстом. Приеду! А не найду маши ну - приползу!
Не надо ш у м е т ь, - тихо сказала ему Нина.
Все замолчали.
А т е п е р ь, - сказал К о р о л е в, - пойдемте. Вы все озябли. Здесь на маяке смотрителем мой приятель Стеценко. Он меня ждет этой ночью. Я обещал.
Что же мы всем табором? - сказала А н н у ш к а. - Неудобно.
Он только обрадуется. Живет, как на острове.
Маяк был недалеко. Они шли к нему берегом, по гальке.
Галька трещала под ногами, и нельзя было разговаривать.
Следом по лесу шла машина.
Железный высокий маяк был обнесен каменной оградой.
Королев постучал в калитку. Из-за ограды окликнули. Ко ролев назвал себя. Калитку открыл однорукий человек с фонарем. Это был смотритель маяка Стеценко. Он нисколь ко не удивился появлению среди ночи Королева с незнако мыми людьми.
А, Коля! - сказал он спокойно. - А я уже ругался.
Думал, что обманешь. Входите, пожалуйста. Тут порог. Ос торожнее.
И з в и н и т е, - сказал Л о б а н о в. - Непрошеные гости.
Ну что вы! - засмеялся Стеценко.
Все дальнейшее запомнилось Нине очень ясно, но вмес те с тем эта ясность была похожа на сон.
Двор маяка, вымощенный крупной галькой, ярко осве щенная комната, большой украинский ковер на полу, на стене карточка этого человека в морской форме, но снятая еще тогда, когда он не был одноруким, медные барометры, гитара. Журавский пел под гитару:
Кто же мне судьбу предскажет?
Кто же завтра, милый мой, На груди моей развяжет Узел, стянутый тобой?
Всегда ты поешь одно и то ж е, - рассердилась Ан нушка.
Девочку не разбудим? - спросил Королев.
Она у меня спит к р е п к о, - ответил Стеценко. - На бегалась за день.
Какая девочка? - быстро спросила Аннушка.
М о я, - ответил Стеценко. - Собственно, не моя. Я не женат. Но я ее усыновил. Или удочерил. Не знаю, как ска зать.
Можно ее посмотреть?
Стеценко провел Аннушку и Нину в соседнюю комнату.
Там спала белоголовая девочка с растрепанными косичка ми, румяная от сна. Аннушка наклонилась над девочкой и, не дыша, смотрела на нее блестящими глазами.
Д а, - ответила громким шепотом Аннушка.
Они вернулись в комнату, где Лобанов, Королев и Журавский уже о чем-то шумно спорили.
Где вы ее нашли, такую чудесную? - спросила Ан нушка Стеценко.
В Керчи.
Но Аннушка все приставала с расспросами. Тогда Ко ролев сказал:
Во время боев за Керчь Ваня командовал десантным кораблем. Ее мать убили при нем. Он взял девочку.
Вам трудно одному с н е й, - сказала А н н у ш к а. - И рука...
Нет. Она уже большая. А руку я потерял потом.
Под Новороссийском. Задело осколком. Хотите посмот реть маяк?
Стеценко провел всех по узкому коридору. Он упи рался в железную маячную дверь. За ней начиналась чугунная винтовая лестница.
Лобанов заглянул вверх. Слабо освещенная башня мая ка уходила, казалось, в самое небо, под звезды.
Поднимались долго. Внутри маяка пахло машинным маслом и смолой от половиков. Ступеньки тихо позванива ли. В открытые иллюминаторы дуло слабым ночным ветром.
Лестница делалась все уже, потом перешла в отвесный трап. Он вел на балкон, к фонарю. Фонарь жужжал.
Только не становитесь на балконе со стороны о г н я, - предупредил Стеценко.
Нина вышла на узкий балкон. Он висел над морем. Ме сяц зашел, и все небо было в нестерпимо горящих звездах.
Нина закинула голову, посмотрела на небо, и у нее закру жилась голова.
Она прислонилась к холодной железной стенке маяка и закрыла глаза. Королев стоял рядом с ней. Нина взяла его под руку и, не открывая глаз, сказала:
Я ничего, ничего не понимаю. Что это так звенит?
Королев помолчал, посмотрел на бледное лицо Нины, освещенное отблеском маячного огня, и сказал вполголоса:
Вы похожи на девочку Грига.
Что? - спросила Н и н а. - На какую девочку?
Григ как-то встретил в горах девочку. Очень слав ную. И написал для нее одну из своих лучших симфоний.
Все равно, я ничего не понимаю, - сказала Нина.
Д а, - так же тихо сказал Королев, - я бы написал обо всем, что видел в жизни. Для всех. И для вас. А ви дел я многое. И обо всем, что я передумал.
Так же, как Григ? - спросила Нина и тихо засмея лась. Она взяла руку Королева, быстро прижала к щеке и отпустила. - Не говорите больше ничего, потому что мне будет потом очень трудно.
На обратном пути Лобанов затащил всех к себе. Была уже поздняя ночь, сонно дышало море, и звезды роились в небе крупными гроздьями.
Зажгли лампы. Лобанов вытащил из шкафа вино и мандарины.
Говорили мало. Аннушка прилегла на диван и усну ла. Нина сидела в кресле, обхватив колени руками, молча ла, а когда к ней обращались, отвечала односложно и рас сеянно улыбалась.
Грустишь, Нина? - спросил Журавский. - Устала?
Ни капельки. Просто мне хорошо. Спокойно на душе.
С чего бы это? - спросил Журавский, но Нина не ответила.
Королев курил, смотрел, задумавшись, за окно, где над горами висела Большая Медведица.
В ы п ь е м, - предложил Л о б а н о в, - за то, чтобы вы заново написали свой рассказ. Так я и не знаю ничего, кроме его начала. Вы ведь обещали рассказать его нам.
Может быть, расскажете сейчас? Потягивая это плохое винцо?
Я вам его уже рассказал, - ответил Королев.
Да вот сейчас. То, что вы видели этой ночью, и поч ти все, о чем мы говорили, - это все из рассказа.
Ах так! - сказал Л о б а н о в. - Рассказ был об этом?
Об отчаянном пристрастии к жизни?
Да. И зимняя ночь на побережье - оттуда. И лагу на. И маяк. И то удивительное, но плохо уловимое ощуще ние необыкновенного, о котором вы говорили на берегу.
И сила поэзии. Пожалуй, в рассказе все это было, только яснее.
Та-ак! - протянул озадаченно Л о б а н о в. - Это очень здорово. Вы, выходит, настоящий писатель. Недаром вы писали о бессмертии. И след вы оставили. В каждом из этих сердец. Слушайте, вы же действительно какой-то не обыкновенный человек.
Ну, глупости! - пробормотал Королев.
Знаете ч т о, - сказал Лобанов и налил всем в и н а. - Выпьем с вами за ту малость, что зовется талантом. Хотя нет, погодите. Я хочу еще вас спросить. Ведь не все, что было в рассказе, случилось сегодня. А Григ? А девочка?
Ее сегодня не было.
Как знать! - ответил Королев.
Нина быстро встала и вышла на веранду. Лобанов удив ленно посмотрел ей вслед.
Она всегда ч у д и т, - сказал примирительно Журавский.
Через два дня Журавские и Нина уезжали в Москву.
Поезд отходил поздним вечером.
Провожал только один Лобанов. Он послал знакомого мальчика предупредить Королева об отъезде, но мальчиш ка исчез, не явился с ответом, и до последней минуты ни кто не знал, что случилось. Очевидно, мальчишка не нашел Королева.
Поезд тронулся. Нина стояла у окна. Прозрачный ме сяц опять висел над морем. Нина больше угадывала, чем видела, в неясном лунном сумраке знакомые и ставшие милыми места: белый санаторий, стены черных кипарисов, мост через поток, в который она недавно бросала сухие ветки, заглохший сад с маленьким дощатым домом, где жил Лобанов, тополя, парк...
Я в е р н у с ь, - сказала Нина в оконное с т е к л о. - Вер нусь.
Стекло запотело. Нина быстро протерла его перчат кой. Поезд пронесся по длинному мосту, и внизу, у самого моря, в свете одинокого фонаря, Нина увидела низкое белое здание морского агентства. Тотчас все срезал тун нель, и поезд загрохотал в подземной тьме тяжелым ка менным гулом.
СНЕГОПАД
Изба лесного объездчика Лаврентия, или, как принято здесь говорить, «лесной кордон», стояла на краю Урженского бора.
Бор был вековой - как ни приедешь на кордон, он все гда шумит величаво и важно. Шумит и лето и зиму. Ле том, конечно, кроме гула вершин, ничего не услышишь.
А зимой, как только задует ветер и закачаются, загудят сосны, лучше в избе не сидеть, а обязательно выйти хоть ненадолго на крылечко и посмотреть, что делается вокруг, Снег летит с сосен, рассыпается легкой пылью, и весь лес до самой глубины густо дымит и вот-вот, кажется, запы лает белым холодным пожаром.
Мимо кордона идет большак. На кордоне всегда людно.
То отдыхают пильщики, то охотники чистят свои ружья, то колхозные возчики задают корм мохнатым лошадям.
Этой зимой снег выпал поздно, но падал четыре дня без перерыва, без отдыха, и так завалил знакомую землю, что ее не узнать.
Так случилось, что мне пришлось заночевать в избе у Лаврентия в конце декабря, на самом перевале зимы.
Я давно собирался из деревни в Москву, но лед на Оке ни как не мог окрепнуть, все не было переправы, зима, как говорят, была «сиротская», - и я застрял в деревне до де кабря. А когда выехал, то, как назло, начался такой снего пад, что и машины, и лошади, и люди тонули в снегу, и все остановилось, попряталось по попутным деревням, по кор донам.
Люди сидели, дожидались пути, но никто не ругался, не проклинал этот снегопад, - без снегу тоже добра не бу дет, урожая не заработаешь.
На этот раз в избе у Лаврентия собралось не так уж много народу: возчик из Шухмина - молодой робкий па рень, начальник районной почтовой конторы Николай Ива ныч - человек в очках, пожилой и спокойный во всех об стоятельствах жизни, и дед из Лопухов, который почему-то без всякой нужды прикидывался глуховатым.
Все ехали по служебным или по своим собственным делам и застряли на кордоне. Один только дед попал на кордон по неизвестной причине.
Ты куда ж это поперся в такую погоду? - допраши вал его Лаврентий. - За каким таким государственным делом? Ай жить тебе надоело? Небось восьмой десяток пошел, а ты все носишься, будто враг тебя мучает.
Дед смотрел на Лаврентия ясными голубыми глазами, крутил головой и посмеивался.
В избе жарко топилась русская печь. За окнами, ни на минуту не ослабевая, продолжался густой снегопад. Тор жественное и монотонное падение снега вызывало оцепе нение. Все мы смотрели за окно на сыплющийся снег и молчали.
В сумерки, когда за окном потемнело, Лаврентий зажег под потолком жестяную лампу, поставил самовар и вклю чил радио. Из черной треснувшей тарелки громкоговори теля раздалось прерывистое хрипение, потом чугунный и грозный голос сказал с подвывом:
И прячется в саду малиновая слива Под тенью сладостной зеленого листка...
Дед встрепенулся.
Престарелое р а д и о, - сказал он, сокрушаясь. - Или это с простуды оно так сипит. Чегой-то я не пойму.
А ты не прикидывайся, будто ничего не сообража е ш ь, - рассердился Лаврентий. - От погоды оно сипит, от мокроты, - вот что!
Атмосферические п о м е х и, - коротко объяснил Ни колай Иваныч.
Вроде как с перепою, - заметил д е д. - У нас в Ло пухах, уж на что мы в самом, можно сказать, дремучем лесу, в самом глушняке обитаем, а и то голос у радио мно го чище. Какое может быть сравнение!
Совестно слушать, чего ты только плетешь! - ска зал Лаврентий.
Я, м и л ы й, - объяснил д е д, - человек неученый.
А ты с меня требуешь.
Дед обвел нас лукавым взглядом и засмеялся.
Что с меня взять. Моя жизнь - вот о н а, - дунул, и нету! Я по земле от силы пять лет еще прошагаю. Не более. Мне осталось, сердешный ты мой, только побаски ребятам рассказывать. Вот и все мое занятие.
На это ты мастак известный, - пробормотал Лаврентий. - Кабы тебе за те сказки да побаски трудодни выписывали, был бы ты в наших местах самый богатеймильонщик.
Это точно! - согласился д е д. - Я полагаю, что зря их мне не выписывают.
Николай Иваныч засмеялся, даже закашлялся.
Ну и яд старик!
Ты погоди маленько, рано еще с м е я т ь с я, - сказал дед спокойно. - Ты про птицу иволгу слыхал? Нет? Та, что с золотым хвостом. Повадилась она летать в наш лопуховский лес на порубку. Там лесорубы работают. Они, значит, подрубают сосну, а она сидит поодаль на ветке и им подсвистывает. Так это ладно подсвистывает, под самый удар топора. Раз-два-три, раз-два-три! Им, конечно, работать от этого свиста легче, способнее.
Выдумки! - сказал Лаврентий. - Иволга - птица пугливая.
Это, милый, я и сам з н а ю, - строго перебил его д е д. - Эти твои слова сейчас ни к чему. Ты мне не мешай, не препятствуй. Да-а. Лесорубы сами мне это рассказывали.
Облегчение, говорят, нам было большое в нашей работе от той птичьей песни. А тут навернулся из города какой-то охотник-дуролом, прямо скажу, подлый человек, стервец.
Застрелил он ту иволгу.
Есть такие г р о х а л ы, - подтвердил в о з ч и к. - Им все равно по ком б и т ь, - по вороне ли, по кукушке ли, по дятлу.
Вот-вот! Застрелил он ее. Пришли лесорубы, а ивол ги нету. Подняли топоры, бьют, а у них ничего и не полу чается. Один, как говорится, разнобой, разброд. Не хва тает им этого свиста с переливами. Вот так-то оно и было, милок. Норму они в тот день без иволги так и не выпол нили.
Это ты к чему гнешь? - спросил Лаврентий.
Да ни к чему. Ты понимай, как тебе желательно.
А то и вовсе не понимай. Дело твое. А вот я бы на месте на шего председателя, кабы вправе он был на это, написал бы той иволге какие ни на есть трудодни. Подкормил бы ее малость.
Ну и занозистый же ты д е д, - сердито сказал Лав р е н т и й. - Звонишь черт знает что!
Моя жизнь - вот о н а, - повторил д е д. - Дунул - и нету! Потомство меня интересует. Вот я, к примеру, че ловек неученый. Не так, значит, жизнь у меня стесалась, как думалось. Не в те сроки я родился. Так это, брат, по правимо.
Это в семьдесят-то лет? - спросил Николай Иваныч.
Поправимо! - уверенно повторил д е д. - Я сам не вышел, так детей своих вывесть могу. Или нет? Ну то-то!
Вот о чем я забочусь.
«В процентном выражении, - сказал из громкоговори теля бархатный г о л о с, - это дает увеличение продукции по линии переработки молочных продуктов на девяносто три и четыре с половиной сотых...»
О господи! - вздохнул д е д. - Ночь нынче не про стая, а, кажись, новогодняя, вроде как праздничная, а он нас этими процентами кормит.
Рано е щ е, - ответил Лаврентий. - Погоди, скоро музыка пойдет валом. И песни. Из Москвы. А пока что можно, конечно, его и прикрыть.
Лаврентий выключил радио. Сразу стало слышно, как поет, закипая, старый, погнутый самовар.
Водочка у меня будто е с т ь, - сообщил неуверенно Лаврентий. - Может, по сто граммов и придется на каж дого. А вот насчет закусить - слабовато.
Доставай, что у кого есть! - приказал Николай Ива н ы ч. - Чего-нибудь наберем.
Все начали развязывать кошелки и узелки и выклады вать на стол воблу, хлеб, вареную картошку. Дед вытащил из-за пазухи соленые огурцы.
Без в и н а, - сказал о н, - дыхать можно. Главное, что человек в себе носит.
Ты опять? - встревожился Лаврентий.
Чего опять? Я г о в о р ю, - не в одном вине праздник.
А в чем же тебе еще праздник?
Эх, милый, сказал бы я тебе, да опасаюсь, что ты в мое понятие не взойдешь. Ты выйди на лес погляди - чем тебе не праздник!
Я этот лес тридцать годов в и ж у, - недовольно отве тил Лаврентий. - А ты меня будешь учить.
В избе попахивало дымком из самовара. Я вышел, что бы немного отдышаться, на крыльцо. Дед вышел следом за мной.
Ты подумай, - сказал он м н е. - Вот так сыплет и сыплет с небес этим самым снежком на тыщи и тыщи километров. Чем не праздник? Было бы у меня здоровье, да разве я бы тут сидел, у Лаврентия! Мигом бы подался на озера. Там сейчас удивление из удивлений - снег по пояс, дерева стоят, как невесты. И все светится, хоть и поздняя ночь, Вот она, пришла хозяйка-зима. Молчит красавица наша, умылась студеной водой из серебряного кувшина.
Дед помолчал.
Вот Лаврентий меня все пытает, куда это я поперся в такую погоду. А я ему этого сказать не могу. Никак! Он человек рассудительный, он в своих рамках живет. До чу жой души он не охочий. Как же я ему скажу, по какому случаю я в такой снег плетусь из Лопухов да в самое Костино.
А чего, отец? - спросил я.
Да как тебе сказать. Вроде как и неловко. Один я, понимаешь. Бабка моя давно померла. Бобыль я - и есть бобыль. Одна у меня дочка, Катерина. Грешить не б у д у, - красавица. В мать, что ли, пошла. Я-то с малолетства был человек корявый. Вроде пришлепанный какой-то. Да-а.
Вот я и н а д у м а л, - сам я, мол, только топором тяпать на учился за все свое земное существование, да пахать, да сеять, да так кое-что ладить по хозяйству, а уж Катерину выведу на большак, на широкую дорожку. И что ж ты ду м а е ш ь, - вывел! Власть наша мне в том, конечно, помог ла. Садовод она у меня, Катерина. В Костине. Там, брат, такие с а д ы, - сомлеешь! Осенью туда не х о д и, - яблочный дух там такой, что с реки, с пароходов слыхать. И весной еще пуще не ходи, когда сады расцветают, - три раза со млеешь. Да-а. Вот Катерина там и работает. Наградили ее нынче высокой наградой. По радио об этом говорили.
Да-а. Она мне, значит, отписала: «Я, пишет, к тебе приеду под Новый год, у меня два дня свободных. На лыжах, пи шет, приду. С подругой». Это за сорок-то километров! Ну, а мне, сам понимаешь, невмоготу сидеть в избе, дожидать ся. Грудь точит и точит. Дай, думаю, пойду ей навстречу.
Разминуться нам негде. Вот и пошел. А тут снег по колено.
Мимо кордона она, понятно, не пройдет. Обязательно зай дет погреться. Это уж точно! Только Лаврентию ты про это молчи.
Не беспокойся, отец.
Дед затоптал цигарку и ушел в избу. Я остался на крылечке. Снег падал все так же бесшумно и настой чиво.
Мне почему-то захотелось встретить первому Катерину.
То, что дед поделился своей тайной только со мной, как будто роднило меня с нею.
Стало так тихо, что, когда я зажег спичку, чтобы по смотреть, который час, она ярко горела, потрескивая, и пламя ее совсем не дрожало. Было четверть двенадцатого.
«Хорошо! - подумал я. - Ночь в лесу, глухая зима и ожидание встречи. Так уж повелось, что в новогоднюю ночь всегда ждешь событий».
Я прислушался. В лесу был слышен легкий шорох, по том послышался стук, будто кто-то зацепил палкой за де рево. Кто-то шел к сторожке. Это, конечно, была она, Ка терина.
И это действительно оказалась она.
Она подошла к крылечку, остановилась, стащила с го ловы вязаный шлем и стряхнула с него снег. Она меня не видела.
Я молча смотрел на нее в тусклом свете, падавшем из оконца. Даже в этом свете было видно, как горят ее щеки и глаза и как тяжело она дышит.
Вас отец здесь ж д е т, - сказал я. - Уже давно.
Катерина подняла голову, пригляделась ко мне и отве тила смеющимся низким голосом:
Вот и хорошо. А я опоздала. Трудно идти. Снег сы рой, прилипает.
А где же ваша подруга?
Да никакой подруги нет. Это я нарочно отцу напи сала, чтобы он не беспокоился. Я одна.
Она начала обтирать лыжи. Я смотрел на ее мелкие движения, на ее рыжеватые блестящие волосы, слушал ее свежий голос.
Ну, теперь познакомимся, - сказала Катерина и протянула мне крепкую, горячую и мокрую от снега ру к у. - Говорят, раз люди встретились в эту ночь, значит, весь год будут видеться друг с другом.
Да, если бы! - сказал я и смутился.
Она тоже смутилась, быстро взбежала по ступенькам и вошла в избу.
А снег все падал и падал на ее лыжи, прислоненные к стене, и на маленькие варежки, засунутые за ремни. И не то от варежек, не то от снега тянуло свежим и слабым запахом еще далекой весны, первых лесных фиалок.
5 К. Паустовский ВСТРЕЧА
Крым резко делится на две части: западную - наряд¬ ную, полную блеска, листвы, и восточную - каменистую, сухую, где летом только маки цветут на сухой земле и не делями висят над горами сонные облака.
В восточном Крыму бывал я летом. Потом приехал туда в конце осени. Я начал писать повесть, и мне хотелось уйти на время от напряженной московской жизни.
В этих безлюдных местах я выбрал самое уединенное место - уцелевший после войны низенький дом над морем у подножия горы Карадаг. Дом стоял в трех километрах от ближайшего поселка. В нем жила пожилая женщина Настя с дочерью Любой.
Да живите, где хотите, - сказала мне обрадованно Н а с т я. - Дом пока что пустой. Мы вам поставим стол и та буретку. И тюфяк у меня есть лишний. Из морской травы.
И печка здесь хорошая, целая. Живите! И нам будет весе лее. А то зимой штормы такие тяжелые, что мы с Любой, бывает, до самого свету не можем заснуть. Хотя, если правду сказать, штормы нам на руку.
Настя с дочерью работали на берегу, в нескольких кило метрах от дома. Они заготовляли гравий для ремонта шос се, сгребали его в большие кучи. Потом приходил грузовик и забирал гравий. Каждый новый шторм намывал свежие валы гравия.
Настя с Любой возвращались домой к сумеркам. А по том Люба еще долго сидела при лампочке над учебниками:
она заочно готовилась к экзаменам за последний класс средней школы.
Муж Насти работал до войны на цементном заводе.
Когда пришли немцы, кто-то донес на него, будто он дер жал связь с партизанами. Зимним утром немцы ворвались в дом, взяли Настиного мужа и повели к морю. Они заста вили его раздеться, войти по пояс в ледяную воду и дали по нему очередь из автомата. Море тут же выбросило его труп. Настя похоронила мужа у берега. Могилу она зава лила камнями и запутала колючей проволокой.
По утрам Настя и Люба брали лопаты и шли на берег.
Я оставался один и работал. В свободное время я уходил к Карадагу по узкой и опасной тропе. Тропа шла над са мым морем и приводила к маленькой бухте под отвесной скалой. Вершина ее всегда терялась в тучах. Тучи эти были рядом. Я хорошо видел, как они медленно клубились.
Когда налетал ветер, тучи начинали метаться из стороны в сторону, разрывались на клочья и падали на берег. Иног да в лицо бил дождь.
Но в конце декабря наступило безветрие. Шторм стих ночью, а утром глубокая тишина и теплота уже расстила лись над пустынными долами побережья.
В это первое тихое утро мальчишка принес мне с почты телеграмму. Меня вызывали в Москву.
Мне не хотелось уезжать, но, раз надо, пришлось сми риться. В оставшиеся до отъезда два дня я решил отдох нуть, заняться рыбной ловлей.
Я тотчас начал налаживать «самолов» - длинный шнур с несколькими крючками и тяжелым грузилом на конце.
Я никогда зимой не ловил рыбу в море и решил попро бовать, что из этого выйдет. Очень долго провозился с «са моловом», а когда пришел на берег, оставалось часа два до темноты.
Я раскинул над головой «самолов» и далеко закинул его в воду. Конец шнура намотал на палец, сел на холод ную гальку и стал ждать. Слоистые облака разошлись и от крыли полосу чистого неба.
2. Отметьте номера неопределённо- личных предложений. 1) На полях почти совсем нет снега. 2) Обязательно прочитай последний номер журнала. 3) В палате ещё долго вспоминали его рассказы. 4) Умную голову почитают смолоду. 5) Что новенького в газете пишут?
3. Отметьте номера обобщённо- личных предложений. 1) На площади возводят здание нового театра. 2) Мне поручили подготовить доклад. 3) Пьём чай с мёдом за большим новым столом, накрытым новой скатертью. 4) Слезами горю не поможешь. 5) Бойся козла спереди, коня сзади, а злого человека со всех сторон.
Цветаева Марина Ивановна –
«Моё дело – вечно смотреть на чернеющий в метели предмет». «В «классиков» не влюбляются». «С Елагина, человека тучного, содрали кожу…» «Жену его изрубили». «Нам в эту минуту жаль, что его четвертовали уже мёртвым». «Увидим это на примере «Капитанской дочки». «У него нет лица». «Политическая ненависть поэту не дана». «На этом слове разбор Пугачёва «Капитанской дочки» - кончим». Марина Цветаева «Пушкин и Пугачёв»
«Не отзывайтесь при других иронически о близком; другие уйдут – свой останется». «Книгу листайте с верхнего угла страницы. Потому что читают не снизу вверх, а сверху вниз». «Доедая суп, наклоняйте тарелку к себе, а не от себя к другому: чтобы в случае беды пролить суп не на скатерть и не на визави, а на собственные колени». Марина Цветаева «Детям» «Море…» «Скамейка». Марина Цветаева «Мой Пушкин»
Назывными (номинативными) называются односоставные предложения (грамматическая основа состоит только из подлежащего), в которых утверждается наличие предметов или явления. Назывные предложения очень кратки (лаконичны). Называя предметы, указывая место или время, назывные предложения сразу же вводят читателя в обстановку действия.
Запомнить: назывные предложения (или номинативные) бывают распространёнными (в них есть определения) и нераспространёнными. Если в предложении есть обстоятельство или дополнение, то такое предложение большинством учёных считается двусоставным (неполным).
Назывные предложения – экспрессивное средство языка. Они создают картину, как бы вводят в неё. Вот почему они чаще всего находятся в начале текста, будучи выразительным средством языка, назывные предложения чаще всего употребляются в художественном и публицистическом стилях речи, в таких жанрах, которые отличаются быстротой фиксации основных, главных деталей. Назывные предложения часто составляют цепочки; каждое звено- предложение рисует отдельную деталь, из которой составляется общая картина.
Где мы можем встретить назывные предложения? «Море… Гляжу во все глаза. Чёрная приземистая скала с высоким торчком железной палки. Море – голубое и солёное. Пишу обломком скалы на скале: «Прощай, свободная стихия». Марина Цветаева «Мой Пушкин» Дневниковые записи Газетные и журнальные очерки и статьи
Где мы можем встретить назывные предложения? Трасса загородного дома в Парме. Ночь. Ступени в сад. Ночь. Дорожный развал. Горит одна свеча. У стола, уронив вниз голову в руки, сидит Казанова, Генриэтта, одетая по-дорожному, в беспокойстве ходит по комнате. Марина Цветаева «Приключение» Ремарки в драматических произведениях
Упражнение 1 Переделайте простые предложения в сложные так, чтобы одно из простых стало назывным, подчеркните грамматические основы. Пример: В жаркий день мы изнываем от зноя. – Жаркий день, и мы изнываем от зноя. При первом препятствии он падает духом. – Первое препятствие, и он падает духом.
Итоги урока Чем мы сегодня занимались? Что такое назывные предложения? Где и для чего используются назывные предложения? Как нужно произносить назывные предложения? Какие знаки препинания ставятся в конце назывных предложений? Какую статью вам нужно прочитать к уроку литературы?
Домашнее задание Прочитать параграф 184 (в учебнике Теория). Упражнение 230 (устно). Написать сочинение-миниатюру, по возможности используя все виды односоставных предложений. Темы сочинений: «Зима», «Весна» и т.д., «Школа», «Летний вечер», «В лесу» (не менее 6 – 7 предложений)
